Задерживаю свой взгляд на ее лице чуть больше, чем нужно для ответа и, наконец, замечаю ожидаемую реакцию — чуть заметный испуг в глазах. Она поджимает губы, глядя перед собой. Даже ее, приезжую из глубинки, если такое определение применимо к крохотной Молдавии, начинает смущать комичная цена, свидетельствующая о двух, одинаково неподходящих ей, вариантах: квартира либо «убитая», либо ее владелец ненормальный. Она — ну наконец–то! — одаривает меня взглядом, не оставляющим других трактовок. Взглядом, которым принято смотреть на ненормальных. Кстати, маньяки ведь тоже относятся к последним.
— Так здорово! — повторяет она, и я вижу, как ее лицо накрывает тень бледности.
Дошло.
Ею овладевает отчаяние, ей, глупенькой молодой швее, сейчас представляется гильотина, которая, стоит лишь переступить порог квартиры, которая еще минуту назад казалась ей чем–то вроде выигрыша без участия в лотерее, со смертельным свистом обрушится прямо с потолка. Или она видит себя прилипшей к полу, вымазанному моментальным клеем, или, что совсем уж банально, представляет, как я заталкиваю ее в квартиру и до того, как она попытается издать крик, захлопываю дверь и намертво сковываю руки на ее тонкой шее. В этот момент ей уже все равно, что делать — содрогаться от мерзопакостной атмосферы квартиры или приятно удивляться свежему ремонту. Дело даже не в том, что у исходящей в предсмертном крике швее не остается времени, — сама ситуация как бы исключает интерьер из сферы внимания, когда твою шею сдавливают чьи–то безжалостные руки.
— Вот здесь, — говорю я, указав на двухэтажный мрачный дом.
Заметив оживление во дворе дома, швея наивно вздыхает. Ее не смущают стреляющие взгляды смолкающих при виде нас местных сплетниц, она согласна сойти за проститутку, только бы не чувствовать смертельно опасного одиночества. Один на один со мной, с неизвестностью, со страхом.
Будь у моей спутницы чуть более развитое логическое мышление, она бы сообразила, что полный двор соседок не гарантирует ей неприкосновенности. Скорее наоборот: у ее истошного крика куда больше шансов быть услышанным теми, кто не спешит отдать себя ленивому сентябрьскому солнцу и полным открытий беседам с соседями. А таких, судя по бурлению во дворе, совсем немного.
Впрочем, предсмертные крики швеи так и могут остаться фантазией, как и мои предположения о ее опасениях. Возможно, так я скрываю некоторое волнение, от которого не в состоянии избавиться сам. Как бы то ни было, полдела сделано. Мы входим в квартиру.
***
— Почему не говоришь жене? — допытывался отец. К моему счастью — по телефону.