— А вы? — спросил Жариков.
— Буду искать, — улыбнулся чуть веселее Рассел. — Прежняя не только исчерпана, но и доказала свою несостоятельность. Для меня, во всяком случае, — он достал сигареты и, взглядом спросив разрешения, закурил. — Доктор, я давно хотел спросить. Отец в последние годы работал над проблемой обратимости процессов у спальников. Вы… вы выяснили это?
Жариков кивнул.
— Да. Вся физиология необратима.
— А психика?
— Мы не ставили задачи вернуться к исходному. Вы же знаете. Рабская психология формируется с рождения, психология спальника с пяти лет, — Жариков говорил спокойно, размышляя. — Комплексы, фобии, стереотипы поведения и восприятия… Фактически парни теперь сами решают, от чего избавляться, а что оставить. Мы просто создали им условия, позволяющие сделать выбор. И осуществить его.
— Техника могла бы помочь. Но, — Рассел развёл руками. — Вся аппаратура уничтожена. Восстановить её я не в силах.
— Спасибо, — серьёзно сказал Жариков. — Спасибо за предложение помощи. Но… но дело не в аппаратуре.
— Да, я понимаю, — Рассел улыбнулся. — Оставим прошлое прошлому, — встал. — Вы разрешите писать вам, доктор?
— Разумеется, — встал и Жариков. — И приезжайте, если захотите поговорить.
Они обменялись рукопожатием. Обязательные фразы прощания. Рассел взял свой портфель, пустой и непривычно лёгкий. Но необходимую мелочь он собирался купить по дороге. В Джексонвилль возвращаться, даже просто заехать за оставшимися на квартире вещами, он не хотел. Незачем. Начинать заново — так начинать.
Когда за Расселом закрылась дверь, Жариков сел за стол, достал свои тетради, но писать ничего не стал. Ну вот, сегодня Рассел Шерман ушёл начинать новую жизнь. Инженер Шерман. Сын доктора Шермана. Жертва Империи, СБ, расизма, рабства… По представлению получил три тысячи от Комитета защиты бывших узников и жертв Империи. На первое время ему хватит. А дальше… он — свободный человек и не только вправе, но и обязан сам делать свою жизнь. Практически здоров. А характер — не болезнь. Как и у Чака. Жариков посмотрел на часы. Да, через десять минут время Чака. А в двенадцать придёт Гэб. Гэб уже встаёт, начал потихоньку разрабатывать руки. И отчуждение между ними становится всё более явным. Не ненависть, а именно отчуждение. Чак перестал заходить к Гэбу, как только у того заработали руки, подчёркнуто, демонстративно не интересуется им. Гэб столь же демонстративно платит взаимностью. А по Шерману всё-таки надо сделать последние записи. Не откладывай то, что можно сделать немедленно. Как и не делай сразу того, что нужно сделать позже…