Они друг в друга падали — будто в воду
с высокой скалы — зажмурившись, сгоряча;
жизнь раскачивали, как палубу парохода:
мирились и ссорились вдребезги по мелочам…
Консьержки крестились, слушая, как кричала
она, каждый раз его выгоняя в ночь
как будто бы навсегда:
— Убирайся! Прочь!
А назавтра уже все начиналось сначала.
Выходила квартира окнами на залив,
и с балкона они кидали косточки слив
в прохожих — любовь безнаказанна, молода –
расшалились в ванной, соседей внизу залив
однажды, и после, порядком всех разозлив,
они наконец-то съехали, без стыда,
их со скандалом выселили тогда…
И в отчётах его шеф находил ошибки,
раздражался частенько на отсутствующие улыбки,
на весь его мечтательно-томный вид,
шефу всё казалось, что он язвит
подобным образом:
— Знаете, против вас лично
ничего не имею, я вашим трудом недоволен…
(но счастливым таким быть попросту неприлично)
Несколько мягких намёков, и он уволен.
Ну а что ему? Подумаешь! Разве горе?
Ведь они как прежде падали будто в море
друг в друга; не уставая, они любили…
Брали в прокате модные автомобили,
часто недобро подшучивали и грубили,
они смеялись — и делали это всласть…
А что там болтают смурные дяди и тети:
— Безобразие!
— Наглость!
— Как вы себя ведете?
Наплевать. Неудачников бесит чужая страсть.
И день проживали они как последний из дней,
любовь не бывает неправой, и ей видней.
Тратили деньги. Теряли старых друзей.
На виду целовались: завидуй, мол, нам, глазей…
---
А когда всё это закончилось вдруг, пустота
осталась в том месте — как вырезаный квадрат –
чёрный, бездонный, болезненный — просто так
уже не замазать, не выжечь, не отодрать.
И он, уходя, с каждым новым лестничным маршем
понимал всё яснее, что это — системный сбой…
И теперь он снова станет самим собой –
почти таким же. Только немного старше.