– Дешевка.
– Дешевка? Мне за нее уже пятьсот гринов предлагали, – вспыхнул Граф.
– Вот я и говорю: дешевка. Она хороша для гостиной… в борделе.
– Ты ханжа. Будто первый раз увидела обнаженную натуру! – раздраженно вдогонку Карине крикнул Граф.
– Обнаженная натура может быть исполнена красоты и духовности, а может – цинизма и пошлости. Между одним и другим такая же пропасть, как между любовью и сексом.
– Ну да, у нас в СССР секса нет. Слышали такое? – Граф ухмыльнулся, оглядываясь, ища поддержки у скучковавшейся вокруг него мальчишни. – Любовь придумали русские, чтобы не платить.
Карина не снизошла до ответа.
Граф напрягся, потому что к картине в этот самый момент приблизился Монмартик. Соперничество двух ребят в студии уже давно переросло в стадию молчаливого созерцания. Редко кто позволял себе опуститься до высказывания вслух собственного мнения по поводу работ другого.
Перепалка с Кариной задела и ожесточила Графа. Поскольку Карина сочла выше своего достоинства продолжать дискуссию, в которой, очевидно, каждый остался бы при собственном мнении, Граф резко обернулся к Жене и набросился на него:
– А ты что скажешь? Твои красавицы перед зеркалом – чем не бордельная экспозиция?
Женя неспешно перевел взгляд с Графа на мольберт. На полотне была изображена совсем молоденькая девушка, стягивающая с себя платье. Все было вырисовано с фотографической точностью. Граф умел пользоваться кистью. Женя вернулся взглядом с мольберта опять на Графа.
– Это не обнаженная девушка, – поставил свой диагноз Монмартик.
– А что же это, по-твоему?
– Это раздетая девушка.
– А есть разница?
– Есть. И более чем существенная. И ты ее тоже знаешь. То, что ты рисуешь, – обычная порнография. К искусству это не имеет никакого отношения. Карина права.
Женя тоже повернулся и направился к своему рабочему месту. Но Граф не был готов терпеть два оскорбления подряд. Он нагнал Женю и схватил его за рукав:
– Ты слишком много стал на себя брать. Я знаю, почему ты так осмелел. Я в курсе. Кац теперь от тебя финансово зависит. Ты покупаешь его, чтобы он возил твои скульптуры по выставкам. Только твои. Но мне ты деньги не сунешь. Поэтому попридержи язык. Я знаю, как делаются твои победы. Так что лучше тебе помалкивать.
– Это твоя работа?
Оба парня обернулись на негромкий, хрипловатый от постоянного курения голос Каца, раздавшийся позади них. Невысокий сухонький еврей с усталым нездоровым лицом стоял перед картиной Графа. Граф быстро подошел к мольберту и бросил поверх большую белую тряпку.
– Это все, чему я тебя научил? – Кац машинально достал сигарету из пачки и сунул, не зажигая, в рот. – Нет, – ответил он себе сам. – Этому я тебя не учил.