Пока она раздумывала, разбирая с помощью Аньес прическу, переодеваясь в домашнее платье, наступил серый осенний вечер, а за ним и глухая ноябрьская ночь.
Жерар был занят: Большой Пьер знакомил молодого хозяина с домом. Жанна была этому рада — она боялась даже произнести имя виконта в Аквитанском отеле.
Она сказала себе, что обязательно все расскажет Жерару — завтра. А пока лишь нашла их обоих в конюшне и попросила Большого Пьера усилить караулы, сказав, что в городе тревожно: война еще не для всех закончилась.
Ужин опять сделали общий, как в старое доброе время, когда обитатели замка собирались в большой зале и пировали от мала до велика. (Жанна читала, что именно так оно и было.) Самым большим был зал, где проходила та самая «бордоская вечеринка».
Жанна сидела с Жераром и Большим Пьером за столом на возвышении, радовалась шуму и веселью, но в одно мгновение поняла, что у нее сами собой слипаются веки. День выдался нелегким, и хотелось спать. Мужчины о чем-то горячо спорили, а она, прихватив свечу и сделав знак Аньес следовать за собой, покинула зал. (Градус веселья после ее ухода, конечно же, сразу повысился.)
Надо было отдать свечу Аньес, но Жанна в задумчивости несла ее сама, так и мучаясь в душе вопросом: говорить или не говорить Жерару о хозяине Шатолу. Мягкий, теплый, расплывчатый круг света выхватывал из темноты плиты пола, стены, окна в глубоких нишах. Отражался в стеклышках частых переплетов.
Аньес шла позади, боясь чем-либо побеспокоить госпожу.
Жанна придерживала правой рукой подол мягкого бархатного платья, на темном, растворяющем в себе свет бархате белое полотно рукава сорочки смотрелось особенно ослепительно. Завтра — новый тревожный день… И нельзя выглядеть ни испуганной, ни усталой…
Свеча озарила еще один фрагмент коридора, до спальни осталось несколько шагов.
Блеснули стеклышки очередного окна, за которым разлилась темная ночь, осенняя, непроглядная… На широком подоконнике стоял и радостно улыбался Жанне разукрашенный странными узорами черный череп.
Ужас перехватил Жанне горло, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, так и стояла с полуоткрытым ртом, глазея на череп.
Черный череп в ответ глазел на нее: глазные впадины, носовая дыра были обведены толстой золотисто-зеленой линией. Зеленый отсвет был таким же, каким светят полуночные кладбищенские огоньки. Этой же странной краской было расписано темя черепа, странные узоры и знаки сходились на нем.
Череп скалился светящимися обломками зубов и всем своим видом говорил Жанне: «Я все про тебя знаю, ты водишься со злыми колдуньями, моя золотоволосая девочка, моя чистая фея…» И пахло от него преисподней.