Контрабандист запел соловеем, пытаясь объяснить Баронессе то, как, якобы, знатный представитель высшего света королевства может не знать простейших вещей связанных с соседними странами. Де’Жеро слушала его не перебивая, а в глазах у неё читалась… даже не уверенность, а искренняя вера в то, что плёл ей этот пройдоха. Похоже, что она, ни на секунду не сомневалась в моём статусе. И даже если бы мы принялись обсуждать как ловчее сдать её врагам, Мари, всё равно, нашла бы в наших словах некий сакральный смысл. Проше говоря — придумала бы для себя объяснение поведению благородного человека спустившегося с самого Олимпа местной аристократии.
Подобное совершенно некритичное отношение к незнакомцам, а по сути, к откровенным проходимцам, не то что бы раздражало, но окончательно сформировало для меня образ Мари де’Жеро, как тепличной девушки, живущей своими мечтами и совершенно неприспособленной к встрече с суровой действительностью. Впрочем, я быстро оборвал себя, запретив делать какие либо окончательные выводы, относительно этой бледной женщины.
В конце концов, она была единственной представительницей противоположенного пола, да к тому же из знати с которой мне довелось много общаться, уже находясь в этом мире. Вполне возможно, что для местного социума подобное поведение благородных дам является нормой, как и отличия от виденных мною простолюдинок. К тому же я помнил, что и в истории Земли было нечто подобное. В конце восемнадцатого, начале девятнадцатого века властвовала, так называемая, эпоха Романтизма, которая на фоне бурного развития технологий и промышленной революции, породила огромное количество вот таких же инфантильных девиц и экзальтированных юношей. Так почему здесь не может иметь место что-то подобное, пусть и во времена мечей, рыцарей и замков.
— Ой! — вырвал меня из размышлений испуганный вскрик Мари. — Опять это…
Побледнев лицом и отшатнувшись, девушка с широко раскрытыми глазами указывала мне на колени. Проследив за её пальцем, я естественно увидел Юну. Грозно хмурясь и прикрываясь своим маленьким щитом, малявка, с потешно съехавшим с головы кубком, обвилась вокруг моей ладони и, свесившись с неё, насколько позволяло длинная гибкая змеиная часть тела, махала на Баронессу своим мечом.
— У-уберите это! Пожалуйста! — взмолилась девушка, вздрагивая каждый раз, когда оружие ламии рассекало воздух. — Я… Я с детства боюсь змей!
— Юна… Давай-ка завязывай! — велел я, воинственно попискивающей малышке и сняв с её головы бирюльку-кубок, спрятал мелюзгу под кирасу.
Шипя от возмущения, ламия проскользнув под доспехом к шее, ткнула меня кулачком в ухо, а затем, обиженно ворча, превратилась в цепочку. В этот момент, взметнув клапан, к нам вылез Амадеуш, на ходу вытягивая из ножен меч. Но тут уже пришедшая в себя Баронесса отослала ретивого рыцаря, который, похоже, за последние несколько дней, подрастерял в её глазах былой фавор, потому как разговаривала она с ним предельно холодно и властно.