Ни Учэн брел, не останавливаясь, словно лунатик, по улицам и узким проулкам-хутунам совершенно один, ни на что не обращая внимания, не глядя на лозунги, взывающие к укреплению общественного порядка и миру, к борьбе против коммунистов и спасению страны, к мирному соглашению между Китаем и Маньчжоуго[60]. Попадались и вывески, рекламирующие разные мази и снадобья. Но он не замечал их. Не видел он и повсюду развешанных сине-красных стягов с белым солнцем посредине и желтой полосой. Он не слышал песенок, что исполняли Ли Сянлань, Ли Лихуа и Бай Юнь. Не слышал он тягучих завываний продавцов воды или редьки-лобу. Он молча брел мимо «музыкантов», которые били в литавры и дудели в трубы, зазывая прохожих выпить чаю. Все они сейчас были для него не больше, чем камни мостовой. На стенах общественных уборных были развешаны обращения, призывающие к борьбе с венерическими заболеваниями. Из сточных канав по обеим сторонам улицы растекался смрадный запах, еще более отвратительный, чем все ароматы отхожих мест. Он привык ко всему тому, что его окружало, и все же каждый раз чувствовал нечто новое, незнакомое, будто это была не его среда обитания, а какой-то чужой мир. Словно он живет в ином мире!
Ни Учэн прошел мимо еще нескольких перекрестков, пока не сообразил, что вместо того, чтобы удалиться от дома, он все больше к нему приближается. Это открытие повергло его в смятение. Разумеется, он должен вернуться домой, но как это сделать? Его мучил страх, подобный тому, какой он испытал однажды, когда шел к зубному врачу удалять больной зуб. Объятый ужасом, он молил небеса, чтобы врача не оказалось на месте. Может быть, зубодеру не хватит нужных лекарств, и он откажется удалять зуб. Хотя бы на мгновение отдалить неприятную операцию! Пусть боль обрушится на него в следующий раз!
…Охваченный думами, он оказался перед знакомыми банями. Прислужник, которого он давно знал, помог ему раздеться. До Ни Учэна только сейчас дошло, что он нынче утром уже приходил сюда. Дело в том, что накануне он побывал в одном не слишком пристойном заведении, поэтому утром пораньше пришел в баню отмываться.
— Решил вот еще раз помыться, а заодно немного отдохнуть у вас… — не вполне уверенным голосом разъяснил он пространщику.
— Господин Ни оказывает нам большую честь! Глядишь, так и разбогатеем! — Пространщик громко захохотал. — Вам сигареты или лунцзинский чай? А может, принести пачку танхулу — засахаренных фруктов на палочке? О, прекрасно, прекрасно! Вы…
Ни Учэн очень любил баню с ее сатанинской, почти неестественной жарой, хотя хорошо знал, что его соплеменники ее недолюбливают, а точнее, вообще не признают никакой гигиены. Правда, об этом он узнал, когда ему было уже лет двадцать, а может быть, и позже, когда он уже учился в университете и приобщился к западной культуре, то есть уже после того, как он побывал в Европе и познакомился с иностранцами. Ему было хорошо известно, что обитатели деревни моются от силы два-три раза за жизнь, а то и вовсе ни одного. Тот, кто моется раз в месяц, может считаться передовиком в области гигиены. Несколько позже он обнаружил, что его сородичи относятся к своему телу и вообще к человеческому организму с чувством нескрываемого презрения. Отсюда, по-видимому, в языке появились такие выражения, как «плотское и жалкое чрево», «смердящая кожаная сума»