Из всех отцов ему больше всего нравится только один — папа его однокашника Чжу Сали, которого все в классе презирают, потому что он полукровка. «Маленький выродок, иностранец, рыжий!» — так зовут его почти все. А вот Ни Цзао он нравится. Однажды он даже был у мальчика дома. Его мама русская. Отец мальчика немного важничает, но все же он очень добрый. А как он разговаривает с мамой мальчика — так тепло, задушевно! Ни Цзао даже немного позавидовал.
Как-то они с сестрой завели разговор о их тете, Цзинчжэнь, и сестра сказала: «Если бы ее муж не умер, жизнь у нее была бы намного лучше!» Навряд ли! Чем же лучше? Кто видел этого «хорошего» дядю? И откуда он может появиться? И вообще кому он нужен? Если бы он сейчас был жив, еще неизвестно, как бы они все жили?
Ни Цзао с этими вопросами обратился к тете, которая в этот момент, прикрыв одну щеку рукой, полоскала рот, потому что у нее болели зубы. У тети постоянно болели зубы, и потому по ночам она часто стонала. Иногда половина лица раздувалась, как огромный пузырь, но тетя решительно отказывалась идти в больницу, потому что пуще огня боялась врачей, особенно тех, кто лечил «по-иностранному». Она испытывала страх и перед лекарствами, а при малейшем упоминании об уколе могла потерять сознание. Она называла свое состояние «помутнением от укола иглы». Однако больше всего она трепетала, когда при ней заговаривали об удалении зубов. Услышав вопрос племянника, тетя весело рассмеялась. «Ах ты, глупыш! Если бы мой несчастный муж не умер, я вряд ли бы приехала в Пекин. Я не жила бы вместе с вами и не следила бы за тем, как ты делаешь уроки!»
Когда об этом разговоре узнала сестра, она обругала брата: нельзя, мол, такие вопросы задавать тете. А ты сама почему об этом говорила? Почему тебе можно, а мне нельзя? — перешел в наступление Ни Цзао. Они принялись переругиваться, пока не вмешалась мать. «Полно вам! Что такого, что он спросил? И вовсе тетя не боится этих вопросов. Что она, неженка?! Она не обращает на них никакого внимания, нисколько от них не страдает, потому что ей все равно, и уж подавно не станет лить слезы! Всякий раз, когда Ни Цзао ссорился с сестрой, мать брала его под свою защиту. И неудивительно, что утром в его „клейстере“ появлялся красный сахар, а у сестры снова его не было».
В голове Ни Цзао никогда не собиралось так много грустных мыслей. С чего бы? В школе он — первый ученик; пришел домой — его окружают любовь и ласка и, конечно же, игры. Таким было его детство!
О, эти радости, которые невозможно убить никакими силами!.. Ясный день поздней осени, насквозь пронизанный солнечными лучами. После уроков Ни Цзао вместе с несколькими соседскими мальчишками играет возле ворот дома в догонялки. Кто будет салкой? «Вверх ладошка, вниз ладошка, будешь салка-растерешка!» — ребята тараторят считалку, выбрасывая вперед руку. Салкой становится мальчик по прозвищу Чернявый, живущий в угольной лавке. Все ребятишки показали тыльную часть руки, а он — открытую ладошку. Надо же, как не повезло! Теперь он салка-растерешка! Он будет догонять других ребят. Но мальчишка, приложив пальцы к губам, вдруг издает звук «бе-бе-бе» и кричит: «Играем без домиков!» Это означает, что тот, кого ловят, не имеет право останавливаться и отдыхать возле дерева, стены или телеграфного столба. Если бы они играли «с домиком», то парнишка Чернявый не имел бы права схватить ни одного из игроков, нашедшего свой «домик», то есть сумевшего к чему-то прислониться. Не успел Чернявый высказать свое требование, как его перебил Ни Цзао, который, приложив сложенные пальцы к губам, издал пронзительный звук, похожий на первый: «бе-бе-бе!» И крикнул: «Присел — замер». Чернявый не согласен: «Я первый сказал: „Без домиков“, я раньше тебя бебекнул!» Но Ни Цзао ему возражает: «Ты сказал „без домиков“, я и не против. Разве я говорил „с домиком“? Я только крикнул: „Присел — замер“!» Ни Цзао хотел сказать, что если салка, его догоняя, вконец его замотает, то он может присесть на корточки и замереть. Тогда салка его схватить уже не сможет, потому что поймать сидящего не считается. «К тому же я тоже успел бебекнуть!» — добавил Ни Цзао. Он знал, что опровергать слова, сказанные после «бебеканья», уже не полагается.