Наш третий сын родился слабым и тихим. Едва он захныкал, как мой лорд выхватил его из рук повитухи и впился жадным взглядом в сморщенное личико, на котором ещё были следы моей крови — и в бороде моего мужа мелькнула улыбка, которую я так любила.
Он мог не объяснять, что означает эта улыбка — я поняла сама.
Я мучилась с моим маленьким третьим целые сутки, и после родов повитуха сказала мне, что никогда больше я не смогу порадовать моего лорда криком его ребёнка. Но я уже произвела на свет трёх сыновей, и это было неважно.
Тогда было неважно.
Я любила всех своих детей. И старшего, истинного наследника — не по годам серьёзного, успешного и ответственного во всех своих начинаниях; и среднего, весёлого озорника, любящего смех и безобидные шалости. Но третьего, что дался мне тяжелее всех, я любила особенно. Он больше других нуждался в моей защите и ласке.
Его братья не хотели считаться с чужой слабостью. Они любили драться между собой — не потому, что ненавидели друг друга, а развлечения ради. Младший не мог им противостоять. В драках над ним всегда брали верх, и в детском азарте старшие забывали, что нужно умерять свои силы — но он не плакал и не жаловался. Когда я находила у него новые ссадины, он говорил, что упал; и я лишь тяжело вздыхала, смазывая синяки мазью из губки бадяги, привезённой с далекого моря.
Я пыталась втолковать старшим, что брата нужно щадить. Когда мой лорд узнал об этом, он сказал, чтобы я не делала из сына тряпку Пресветлого, и я умолкла.
Порождения ночи часто навещали сына в грёзах. Тогда он кричал во сне, а я приходила в его спальню и ложилась рядом, гладя его волосы — цвета скорлупок спелых каштанов, как у меня. Он единственный из трёх был похож на меня, а не на своего отца. Он был мягче братьев: он больше любил звуки арфы и шелест книжных страниц, чем песнь клинков и отзвуки битвы. Ему по нраву были не рассказы отца о подвигах рыцарской юности, а мои песни о прекрасных девах, любви и верности. В зимней глуби его глаз — не отцовских, летних, зелёных и прозрачных, а синих, так похожих на мои — я видела отражение себя.
Когда минула его седьмая весна, мой лорд отвёз сына в столицу, в храм Сумеречного, дабы братья по Ордену испытали его дар. Экзекутор — правая рука главы Ордена — встретил нас у дверей: серо-фиолетовый плащ — как сгусток сумеречной тьмы, шрам на щеке — дар порождения ночи, бесцветные глаза — снег, лёд и мертвенный холод. И я вздрогнула, когда взгляд этих глаз остановился на мне.
Женщине не дозволено присутствовать на испытании, и я ждала в молитвенном зале с простыми людьми, которые заглянули зажечь свечи: за успех в денежных делах, за то, чтобы виновный в их бедах был покаран, за то, чтобы мужу или сыну дали сил не щадить врагов в сражении на чужбине. Сумеречного просят лишь об этом; здоровье, жизнь, любовь — удел Пресветлого.