Когда мой лорд вернулся, лицо его было мрачнее, чем небо в зимнюю бурю. Сердце моё сжалось, когда я увидела мокрые щёки сына, которого мой лорд вёл за руку; ещё больнее сжалось оно, когда муж отдёрнул руку, точно от змеёныша, и толкнул малыша ко мне.
— У мальчишки белое сердце, — бросил он, и слова его звучали приговором.
Я не выполнила своего предназначения. Я родила мужу не воина, но целителя — одного из тех, кого он презирал до глубины души. И я уже не могла подарить ему другого.
В замок мы возвращались в молчании. Сын притих, прижавшись ко мне, наблюдая за отцом; мой лорд хмурился, глядя в окно кибитки из умащенного маслом дерева, которую тянули четверо тяжеловозов.
Я хотела узнать, о чём он думает — и боялась это узнать. Я была более непригодна к деторождению, и мой лорд имел право просить о разводе. Король не отказал бы племяннику, а я бы отправилась в монастырь до конца своих дней. Я никогда больше не увидела бы детей: мой лорд подыскал бы им другую мать, а себе — другую жену, со здоровым чревом и широкими бёдрами. Она родила бы ему других детей, много других детей, и среди них наверняка оказался бы тот, кого одарил своей милостью не Пресветлый, а Сумеречный: такие встречались чаще.
Я верила, что мой лорд поступит так — ведь предназначение важнее любви.
Когда мы вернулись в замок, муж без единого слова покинул нас с сыном; позже я узнала, что он заперся в своём кабинете и никого не желает видеть. Сыновья встретили нас с младшим в малой зале, наперебой расспрашивая, как там, в столице — а я молча обнимала их, едва сдерживая слёзы, думая о том, что скоро мне придётся их покинуть.
Но мой лорд слишком любил меня.
И это тоже стало моей бедой.
Ночью мой лорд вернулся в спальню — как раз когда я неистово молилась, чтобы боги смилостивились надо мной. Я запнулась, но он молча встал на колени рядом со мной и знаком велел мне продолжить.
Когда я закончила, он всё так же молча подхватил меня на руки и бросил на кровать, и любил меня так же нежно и страстно, как той ночью в замке моего отца, одиннадцать лет назад. И это сказало мне больше любых слов.
Уже начало светать, когда силы его всё же иссякли; тогда он обнял меня, положив голову мне на грудь, а я стала перебирать его волосы, рыжие, как огонь, с редкими седыми прядями — белыми, как снег за моим окном.
Мой лорд долго молчал.
А потом заговорил:
— Мои братья по Ордену говорят, что я должен взять себе другую жену. Ту, что сможет родить мне преемника. Как делали мои предки, когда жёны не могли родить им ведуна.
Я не ответила.