Поначалу моему лорду даже нравились перемены в сыне. По крайней мере, он так говорил.
А мне казалось, что его они пугают не меньше меня.
За две луны до смерти моего лорда старший упал с лестницы: крутой винтовой лестницы, в одной из самых высоких замковых башен. Милостью Пресветлого он не свернул себе шею — но больше никогда не сможет ходить. Ноги отказываются слушать его.
Когда он очнулся, то сказал, что кто-то толкнул его вниз. Но кто, увидеть он не успел.
Оно говорило, что в то время было в библиотеке и читало, но подтвердить это было некому.
После этого даже я видела, как мрачно мой лорд смотрит на того, кто должен был унаследовать его титул Владыки Сумеречного Ордена. Немудрено, что существо видело то же.
Мой лорд сгорел в считанные дни. Ещё вечером ел, пил и смеялся, хотя теперь смеялся он редко — а наутро вдруг слёг, и семь ночей спустя его не стало. Даже целитель из слуг Пресветлого, которого я пригласила вопреки воли мужа, лишь покачал головой.
— Странная болезнь, госпожа, — печально молвил он, низко поклонившись. — Будто проклятие. И столь сильное, что не в моих силах излечить её.
Я никому не сказала о его словах.
Я не проронила ни слезинки при погребении.
Я не подала виду, что знаю, кто породил это проклятие. И кто столкнул с лестницы моего старшего.
Иначе вряд ли я была бы сейчас жива.
Я хотела бы, чтобы память моя была глиняной чашей. Я хотела бы разбить её на кусочки и склеить заново, выкинув те осколки, что режут острыми кромками, снова и снова причиняя боль.
Я хотела бы забыть Железную Деву в храме Сумеречного, но не могу.
Три сына было у меня. Три прелестных мальчика, чьи улыбки грели меня, точно солнце.
Теперь их только двое.
Потому что я не знаю, чем стал третий.
Иногда, глядя в холодные светлые глаза, когда-то бывшие синими, как зимнее небо, я спрашиваю себя: почему оно делает это? Потому что не забыло, что творили с ним в Деве — но забыло всё, что было до неё? Или не забыло, но отныне не предаёт этому никакого значения? Любви, семье, узам крови?
Я не знаю.
Я знаю одно: что мой старший уже третий день кашляет кровью, и жар сжигает его. Искалечить — этого ему оказалось мало.
Скоро у меня останется лишь один сын, затем — ни одного.
Должно быть, оно всё-таки благодарно мне. За заботу. За попытки любить. За то, что я пыталась остановить моего лорда и Экзекутора. Ведь я всё ещё жива. И сейчас сижу у постели моего старшего, меняя холодные тряпки на его лбу, заставляя его пить и есть — даже это даётся ему с трудом.
А под моей юбкой, привязанный к ноге, спрятан кинжал, и металл ножен холодит кожу.