— Нет! — от возмущения Федька даже вскочила.
— Ну и норов, кто бы мог подумать. Давно вы его любите?
— Давно… четыре года…
— Я знаю способ, как быстро выбить из вашей головы сей вздор. Хотите рискнуть?
— Да, — твердо сказала Федька.
— Ох, как в этом мире все некстати случается… Ну что же — раздевайтесь и ложитесь. Не бойтесь — это поможет. Именно сейчас, сгоряча. Согласны?
— Да!
Если бы кто час назад сказал Федьке, что она полезет в кровать к Шапошникову, то был бы назван дуроломом пустоголовым. Сейчас же она соображала очень странно — словно угодила в мир, где обычная человеческая логика бессильна, недействительна, и нужно приспосабливаться к иной. Невозмутимый Шапошников, который всегда казался ей странноватым, как раз был жителем того мира — возможно, сильфом, который, пролетая над Парижем, присаживается отдохнуть на колокольне.
— Но сперва мы должны поцеловаться. Я вам не противен? — спросил он.
Федька сдвинула брови, ее дыхание отяжелело — но не от страсти, а от недовольства. Треклятый живописец произнес слова, которым тут было не место. Это когда мужчина зовет девицу замуж, то деликатно спрашивает, не противен ли он ей.
— Нет, — сказала Федька.
Тогда Шапошников взял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал сперва в висок.
Федька положила руки ему на грудь — ее вдруг обуяла неуверенность, и она хотела в любую минуту оттолкнуть живописца. Он, мужчина опытный, это понял и легонько похлопал ее по плечу — совсем по-приятельски, как Бориска Надеждин в пору их амурного баловства, когда уходил из ее комнаты.
И это воспоминание было совершенно некстати! Федька осознала, что история с Бориской была ошибкой — вот за это Господь и наказал. Сейчас же ей грозила другая — а более всего опасна была сумятица и околесица в собственной голове. От смятения чувств Федька попыталась высвободиться, но Шапошников не пускал.
— Пустите меня… На что вам такая уродина?
— Вот это прелестно! — воскликнул Шапошников. — Для старого унылого бобыля вы, значит, уродина? А для молодого красивого вертопраха — нет? Вот образчик дамской логики!
Его веселый голос словно делал знак: сударыня, со мной ты безопасна.
— Я думала, он ко мне привык, — помолчав, призналась Федька; из объятия она, впрочем, больше не вырывалась.
— Мужчины к этому не привыкают, разве что те, кому деваться некуда. Случается, что ради денег…
— Ради денег?..
— Так вышло, что я знаю, кто та девица. Она не только хороша собой, но и очень богата. Хорошеньких-то и у вас в береговой страже довольно. Мне помощник сказывал — подружка ваша, девица Тихонова, просто красавица. И по годам, сдается, господину Румянцеву подходит.