— Да, Малаша очень хороша, да она другого любит. А та?..
— Та девица? Просто богатая невеста, без особых дарований. Единственная дочка у матери. У них дом в Итальянской, свой выезд, дворовые люди. Ей действительно шестнадцать лет, звать Марфой. Но дело не в ней. Когда встречаются два юных и глуповатых существа — естественно, им хочется целоваться… Скорей всего, эту девицу за вашего красавца не отдадут. Побегает за ней, побегает — и перестанет. Может, даже приползет к вам, как побитый пес, чтобы приласкали и утешили. А потом воспрянет духом — и ударится в новые проказы.
Федька ничего не ответила. Она, конечно, лучше знала Саньку, чем Шапошников. Главным его грехом пока что была молодость — оттого и оказался в постели у Анюты, оттого и тосковал по Глафире, а потом вдруг влюбился в Марфиньку. Однако Федька полагала, что он способен на привязанность, а что еще нужно в супружестве?
— Ему двадцать лет, и он еще лет пять будет порхать мотыльком, — преспокойно продолжал Шапошников. — И при этом принимать ваши заботы как должное. А потом он вдруг поумнеет и найдет себе супругу с неплохим, по его возможностям, приданым. Скажем, с домишкой в Коломне, с хозяйством, с огородом и коровой, может, с полудюжиной людишек. Вам через пять лет будет уже многовато… а сколько?
— Не ваша печаль.
И опять крепкая ладонь похлопала Федьку по плечу — с каким-то комическим пониманием. Но Федька уже передумала целоваться с живописцем. Она отвернулась.
Шапошников говорил правду — да только от такой правды хотелось выйти на Фонтанку и прыгнуть в прорубь. «Любовь твоего красавчика продается и покупается», — вот что сказал Шапошников. Вряд ли Санька погнался за приданым Марфиньки — но ведь прекрасно о нем знал и помнил! Продается и покупается…
— Что вы задумали? — вдруг спросил Шапошников.
— Задумала разжиться приданым.
— Ого! А как?
— Не знаю. Но деньги у меня будут.
— Воровать, что ли, пойдете?
— Не знаю. Может быть.
Федька не понимала, что с ней происходит, однако хорошей такую перемену и лучший друг не назвал бы. Она ощущала себя деревцем, которое еще сутки назад было покрыто цветами, и вдруг налетел вихрь, унес лепестки, остались голые ветки и ствол. Но этот вихрь покрыл кору деревца льдом, а лед — отполировал так, что каждая ветвь обратилась в двуострое тонкое лезвие. И это случилось сейчас, только что.
Федька высвободилась из неласкового объятия Шапошникова и встала.
— Куда вы? — спросил он.
— Не знаю. Переночую у вас. Дмитрий Иванович, вы человек светский — может, кому нужна в дом учительница танцев?