И никакого другого сумасшествия в нем не замечалось. Выпустили его, и вскоре он опять исчез. И никто не стал его искать. Решили: намучается, сам придет. Годы шли, а он не возвращался. Родители умерли. Братья давно семейными людьми были, наследство поделили, его долю, вложили в общее дело. И весьма приумножили капитал. И вот однажды в Сан — Франциско обнаружился труп бездомного. Какие–то злые бездельники забили его бейсбольными битами. При осмотре трупа при нем обнаружили документ, оформленный по всем правилам. Из коего следовало все причитающиеся ему средства — а это был именно он — раздать немощным и сирым. Обговорено и адвокату вознаграждение, он же назначен душеприказчиком, и всё по всем правилам оформлено. То есть человек, вроде бы, в своем уме был, а, вроде бы, и нет…
Вот такая история, перепечатанная в русской газете, попалась ей как раз в то время, когда она раздумывала над судьбой человека, однажды приставившего к её шее нож. Совсем неподходящая история, но она ей понравилась, а что до ножа, так в её фантазии нож очень ловко вписывался: а если любовь, ревность, горячая голова, страстное сердце — тоже красиво… Лишь бы не заурядный пьяница. Однако, она не знает тех английских слов, которыми сможет расспросить и понять его. Найти их в словаре — одна забота, а ведь нужно еще суметь произнести. Она теперь целыми днями беседовала сама с собой, русская речь перебивалась английской, как–то незаметно для себя, она стала разговорчивее со своими сослуживцами, впервые почувствовала желание вслушаться и понять, о чем они болтают между собой. Прежде их болтовня была для неё не более, чем некий шумовой фон, она только по интонации говорящих иногда строила предположения, как оказалось, совершенно неверные: почему–то была уверена, что Хейди и Марто каждое утро ссорятся между собой, но оказалось, что так бурно, перекрикивая друг друга, размахивая руками, тараща глаза, они просто–напросто пересказывают друг другу свои сны.
Едва почувствовав её интерес к себе, люди тотчас откликнулись, и многое, прежде непонятное ей, вдруг прояснилось, что–то в душе затронуло, согрело сочувствием. Ей всегда казалась эта манера Марко — нет, не Марто, а именно, Марко — хотя они оба бразильцы, и оба геи, но очень разные люди — странной и неприятной: подойти к человеку вплотную, встать перед ним, упершись в пол короткими, икрастыми, как две колбы, ногами, потупить маленькие, близко посаженные глазки и что–то нашептывать, не говорить, а шептать вкрадчиво и — ей почему–то казалось, лукаво. И вдруг он подошел к ней и так же шепотком поведал свою печальную историю — она с трудом, со всем напряжением слуха и догадки поняла, что он бывший священник, воспитывался в католическом монастыре.