Пухленького, щекастенького, его еще ребенком развратили монахи, пользовали себе в утеху добрые наставники, он и не знал поначалу, что это — грех, а потом стал очень мучаться, бежал, надеялся, что за стенами монастыря обретет новую жизнь, даже в архитектурный колледж поступил, но скоро понял, что нормальная жизнь ему заказана, вернулся в монастырь. Однако вера его была порушена, отрекшись от сана, он снова пытался найти себя в светской жизни, был горько несчастлив и одинок, пока скользкая банановая тропа не привела его в бесшабашно дерзкое комьюнити нью–йоркских геев. Здесь посчастливилось ему встретить свою любовь. Нежный смуглый Вильям делит с ним кров, постель, расходы на питание и мечты о будущем…
Марто тоже гей, но совсем на другой лад. Он натура артистическая. Он хотел бы быть женщиной. Без конца кривляется, вертит задом, согнутые в локте руки висят, как заячьи лапки, примеряет на себя боа, женские шляпки, охотно дарит свою любовь каждому новому боссу — те сквозь пальцы смотрят на то, что работает Марто три часа в день не больше и то кое–как, а он беззастенчиво жалуется на то, что у него до сих пор болит задница. Вообще, склад вреден для его здоровья…
Красивая пуэрториканка Анна теперь часто подходит к ней. Они уже научились понимать друг друга. Черты лица у Анны тонкие, даже изысканные, что не редкость среди её соотечественников, так же, как судьба её — не слишком большое исключение. Четырнадцать лет Анна отсидела в тюрьме за торговлю наркотиками. Любит страшные истории рассказывать. Как стала к ней шиться на тюремных работах одна с пожизненным сроком: «Какие — говорит — у тебя красивые ноги, какие руки!» А один раз стала гладить ей шею: «У тебя, — говорит — необыкновенная шейка, такое сладкое горлышко!..» Тут вдруг надзирательница как заорет: «Отойди! Марш в камеру!» — наручники на неё и увела. Вернулась и Анну остерегла: «Близко к себе эту суку не подпускай: она к себе баб зазывала, горло им резала и кровь пила!..»
Хулиганские выходки Анны — найдет среди пожертвованного барахла искусственные волосы, запихает в ширинку джинс, движения делает неприличные, или вообще поверх джинс натянет мужские трусики с подложенным специально утолщением — раньше удивляли и даже противны были, а теперь уже не удивляют. Только напоминают о собственном тюремном опыте. Она вычеркнула из памяти, а заодно и из биографии эту страницу своей жизни, но тут ей стало то одно, то другое вспоминаться, и она непременно проболталась бы, да к счастью не хватало слов.
Срок у неё небольшой был, так что её держали в Крестах в камере с мелкими хулиганками. Надзирательница по прозвищу «Красавка» так и входила в их камеру по утрам с криком: «А ну, дебоширки, пьяницы, хулиганки, подымайсь!»