«...Где пасёшь ты? Где отдыхаешь в полдень?» (Беломлинская) - страница 5

Она никогда темноты не боялась. Один раз — это было на даче в Усть — Нарве — из гостей домой в полной темноте шла через кладбище. Не позволила хозяевам провожать. Вообще, она считала себя довольно храброй. Но кое–чего боялась ужасно. Высоты боялась. Во сне она всегда падала — не летала, как некоторые поэтические люди, а именно летела вниз с какой–то огромной высоты. От ужаса просыпалась, не успев разбиться… Она вдруг подумала, что, может быть, с этим её страхом высоты, и связано то, что даже небольшой подъём вызывает такой сбой дыхания. Очень может быть, что это проблема не физическя, а психическая…

Так, размышляя, сама с собой, в полной темноте — только кое–где тускло светили редкие фонари — она поднялась на мост и, облокотившись на перила, смотрела вниз на грохотавший, стремительно вытекающий из–под моста состав… И вдруг почувствовала упёртое в шею, чуть ниже левой скулы остриё ножа. Скосила глаза и сразу зажмурилась, ничего не разглядела, только торчащие в разные стороны космы. В нос ударила вонь сто лет немытого тела, смрадное дыхание, гниль лохмотьев. А сзади напирала вздыбленная плоть. Ещё когда только приехала, кто–то наставлял её: «Если напали на тебя, отдай сумку, всё отдай…» — и отдала бы, хрен с ней, с сумкой, но всем существом ощутила: ему не нужна сумка, он по другой надобности. Насильник. Но не маньяк.

Она была тощим двенадцатилетним подростком — и слова такого не знала — маньяк — ей никто не сказал, что такое бывает. Это уже потом, через шесть лет, в Публичной Библиотеке, среди множества людей, вдруг ощутив леденящий страх, она обернулась и мгновенно наткнулась на тот самый стеклянный взгляд. Его невозможно забыть. С его острия невозможно сорваться. Но кругом были люди, это помогло ей, она бросилась вниз по лестнице, чувствуя спиной, что он идет за ней, но медленно, а она пулей летела и никогда больше не была в Публичке, даже район стороной обходила. А тогда, ребенком, стоя в роскошном дубовыми панелями отделанном подъезде дома на Невском, только нажав кнопку барственно–медленного лифта, она не шелохнулась, когда он шел к ней — высокий, худой, с каким–то несгибаемым телом. Казалось, он не может повернуть голову, отвести от неё взгляд почти бесцветных глаз. Но и она не могла не смотреть в эти глаза, отвернуться. Смотрела, видела, запомнила: длинное узкое лицо, серое, с всосанными щеками, костистый нос, почти безгубый рот, гладко зачесанные волосы никакого цвета и почему–то невозможно оторвать взгляд от этих оловянных глаз — необоримую больную волю испускают они, потустороннюю, ни с чем не схожую — ни со злом, ни с похотью, ни с одним другим, но здоровым проявлением человеческой натуры.