Она еще не была замужем, жила на Щемиловке, в хрущевском доме с родителями и старшей сестрой. Поздно вечером сестра пошла проводить подругу, на такси посадить. Такси только отъехало, как из кустов вылез мужичонка — ну, совсем никудышный, сестре даже страшно поначалу не было. Однако пристал, доплелся до самого подъезда и заскочил в него. Не дал одной войти. А в подъезде преградил путь наверх. Дом пятиэтажный, без лифта, внизу спуск в подвал — цементная яма. Мужичонка одну руку в кармане держит, другой за перила схватился и постепенно от уговоров переходит к угрозам. Сначала он ей свои достоинства расписывал и даже заводской пропуск показал — дескать, зря мной брезгуешь, я человек рабочий, стоящий. Но постепенно стал свирепеть, теснит её к подвалу: «Сейчас — говорит — сброшу тебя башкой вниз, или, нет, лучше я тебе бритвой рожу распишу». Но, видно, всё–таки бритвы у него не было: когда сестра стала от него вырываться, он просто врезал ей пару раз кулаком в лицо, да так, что нос на бок лег. Зрелище было жуткое: лицо — сплошной кровоподтек, нос лежит на щеке, глаз закрыт. Наутро пришла знакомая родителей и разохалась: «Ой, это на что же он позарился?! Что ж это он нашел в ней?!». А в милиции сказали: «Сделайте рентген носа: если есть трещина, мы возбудим судебное дело, а нет, вы, конечно, можете подать на него, но обвинение в попытке изнасилования — это, знаете ли, не в нос кулаком, вот полюбуйтесь на эти фотографии».
На фотографиях изнасилованные или нет, но шкура с баб сверху донизу спущена. Сестра посмотрела и пошла. Рентгена делать не стала. Нос сам как–то выправился. А у неё в сумке всего–то десять долларов было, но документы, карточки — с её английским, восстанавливать всё целая морока была бы.
Доплелась до дому, отлежалась в ванной. Время спустя сходила к гинекологу. Ничего не обнаружилось. В положенный срок, под тем предлогом, что работает со многими инфицированными, проверилась на эйдс. И тут проскочило. Но самым удивительным оказалось не это. А то, что одинокая её, безрадостная жизнь после такого отвратительного происшествия вдруг окрасилась в новые, волнующие воображение тона. Оттого ли, что была у неё теперь тайна — никому, ни единому человеку не рассказала она о случившемся — тайна самая настоящая теперь была у неё, время от времени аж ребра распирало, так рвалась наружу, тогда появлялось на лице странное выражение какого–то сильного переживания, погруженность в себя, загадочная глубина во взгляде, и даже самой себе она казалась интереснее, чем прежде. То ли было в том, случившемся с ней нечто такое, что всё упорнее и упорнее напоминало о себе. Со временем улетучилось воспоминание об испуге, этот вот холод ножа под подбородком, грязь, вонь — всё отступило перед одним совершенно необыкновенным ощущением.