— Пустите, — приказала я. — Да пустите же!
— Фрейлен, мне необходим второй портрет, — сказал итальянец. — Я покажу его друзьям моим, у меня в труппе есть друзья, мы выследим того злоумышленника. Де Бах мне его ни за что теперь не покажет, а если что-то случится — это будет предлогом, чтобы вышвырнуть меня из труппы. Только вы можете спасти меня, фрейлен, вы одна! Ради всего святого, ради всех, кто вам дорог! Я хороший артист, фрейлен, я лучший наездник в труппе, я уже сейчас превзошел брата Алессандро! Мы достойны этих липпицианов! Нам свои сейчас не по карману, Алессандро странствует по Италии и копит деньги, нам нужна хотя бы пара!
— Неужели это так важно? — спросила я, все же исхитрившись оттолкнуть страстного итальянца.
— Очень важно! Мы приезжаем в город, где стоит гарнизон. Офицеры все — любители лошадей. Только на липпициане можно показать «школьную» выездку — и пиаффе, и пассаж, и прекрасную перемену ноги на галопе, и боковой галоп! Обыкновенные лошади так не могут. Могут — но не так! Цирк полон, господа офицеры платят за ложи, сулят бешеные деньги за несколько уроков езды! Хорошая лошадь в цирке — это, это… как лучшая балерина в опере! В цирк ходят ради лошадей, фрейлен. Мой Алессандро взял хороших, но это не липпицианы…
— Ладно, я сделаю вам второй портрет, — сказала я ему. — Как мне передать его вам?
— Мы можем встретиться здесь же, — немедленно ответил Лучиано.
— Назовите время — я приду. Завтра у меня весь вечер свободен. Умоляю вас!
Я задумалась. Каждый день меня в Божий храм отпускать не станут — так и представилось лицо Варвары Петровны, произносящей: «С чего бы это на вас, мисс Бетти, такая святость напала?» Но бедный итальянец нуждается в помощи — придется уж потерпеть…
— В это же время, — быстро сказала я.
Он улыбнулся — а улыбка была такова, что у особы более слабой духом сердце бы зашлось мгновенно. И со словом «Кариссима!» он поцеловал меня в щеку.
Сам он не видел в своем поступке ничего дурного — очевидно, нравы в гимнастическом цирке господина де Баха вольные, и запросто поцеловать приятельницу свою и товарку по труппе — в порядке вещей.
Я настолько была изумлена, что онемела. Тут опять отворилась дверь — прихожане пошли со службы. И Лучиано кинулся бежать, на прощание одарив меня огненным взором.
Я привалилась к стене, тяжело дыша. Я не понимала, как вышло, что я позволила ему эту безумную вольность. До сих пор при малейшем намеке я становилась холодна, как лед, и благополучно избавлялась от чересчур пылких кавалеров. Но Лучиано… Если бы он попытался намекнуть, как-то красиво попросить дозволения… сказал о любви своей…