Яшка отвел меня в трактир, где все блюда уж были готовы, и так накормил, что я сидел, выпуча глаза и тяжко дыша, как рыба на берегу. Самому Яшке такие трапезы были привычны; кроме того, он, желая показать светское воспитание, велел подавать кофей. Сам, правда, пить не стал, а мне собственноручно наливал. Если бы покойный Яшкин батюшка увидел этот кофейник, он бы вдругорядь помер. Для старовера черное пойло — хуже чумы.
За столом мы, кстати, просидели более полутора часов, и я успел изложить свой план проникновения в гимнастический цирк. За это время Яшка спосылал за Гаврюшей, и тот, явившись, смиренно встал у дверей. Это был невысокий белобрысый малый, с рыжеватой бородкой — какой же старовер без бороды. Все в нем было какое-то заостренное — тонкий нос уточкой, неширокие плечики, быстрый взгляд серых глаз. Вся его персона полностью соответствовала ремеслу приказчика — в ней соединялись бойкость и услужливость, тщательно упрятанная до поры наглость и пристальное внимание ко всему, что может оказаться вдруг полезным. И только здоровенный тесак у него на поясе вносил в облик некую дисгармонию — где ж это видан приказчик с тесаком?
— Будешь служить этому господину не за страх, а за совесть! — строго сказал Яшка, указуя на меня перстом. — Он с товарищами своими меня от неминуемой смерти спас. А долг платежом красен. Понял, ангел мой?
— Понял, Яков Агафонович, — и Гаврюша поклонился.
— Поступаешь с сего дня к господину Суркову в услужение. Как надобности в тебе не станет, обратно в лавку вернешься.
Яшка, распоряжаясь, был внушителен и даже грозен — прямо фельдмаршал, а не купец из Московского форштадта.
— Яков Агафонович, а что это у тебя люди с оружием по улицам ходят? — спросил я. — Вроде враг у стен не стоит…
— Гаврюша у нас нынче гвардеец, — объяснил Яшка.
— Старовер — и вдруг гвардеец?
— Сами смеемся. Когда господин генерал-губернатор с военными частями пошел в Курляндию на случай, если польский бунт туда распространится, нам было велено для поддержания гарнизона собраться в волонтерские отряды, чтобы нести караульную службу. Сперва решили, что каждый, способный держать ружье, должен исполнить свой долг. А за мирное время народу в Риге прибавилось порядком, на всех на нас ружей не напасешься. Наконец магистрат посчитал и объявил — требуется ополчение в три тысячи душ. И зваться оно будет гвардией. От нас, купеческого сословия, потребовали наших приказчиков и конторщиков. Собрали их возле Большой гильдии, произнесли речи на чистейшем немецком языке и вручили каждому по тесаку. На другой же день стали всех назначать в караулы. Разумно будет и вашей милости нацепить тесак — тогда уж точно за своего все примут.