Адъютант хотел напомнить, что «спрямление линии фронта» широко использовалось в ведомстве доктора Геббельса, но взглянув на фельдмаршала поостерегся говорить. Ровно как и задавать вопросы относительно дальнейшей судьбы окруженных британских войск в Крефельде и Менхенгладбахе. Ни Шилдс, ни Малькольм, так и не дождались приказа на отвод войск, хотя такая возможность у них сохранялась до 14 сентября.
Получив приказ держаться, британцы до самого последнего момента упорно оказывали сопротивление. Но с каждым днем их численность сокращалась вместе с удерживаемой ими территориями. Первым пал Крефельд, чьи защитники не смогли выдержать ураганного огня русской артиллерии, в особенности «катюш». Затем наступил черед Менхенгладбаха, но тут полковник Малькольм проявил большее благоразумие, чем Шилдс. Мужественно отодвинув на задний план любовь к родине, королю и британскому флагу, он отдал приказ о капитуляции.
В любое другое время британская пресса не оставила бы без внимания сдачу в плен семи тысяч человек, но её внимание было отвлечено другими, более важными событиями. Одним из которых стало стремительное ухудшение франко-британских отношений.
Они правда и до этого момента оставляли желать лучшего, но после громкого заявления Черчилля, что главным героем Франции является генерал Анри Жеро, а вовсе не выскочка де Голль, накалились до предела.
В лучших традициях британской политики, с ласковой улыбкой на устах, он известил, что только с господином Жеро, «великие державы» намерены вести диалог о дальнейшей судьбе Франции. О её интеграции в послевоенную европейскую экономику и при хорошем поведении, может быть и в большую политику.
Сказанные британским премьером слова вызвали шок, по обе стороны Ла-Манша. Большинство французов с гневом отвергла новейшее прочтение французской истории господином Черчиллем. Они прекрасно знали под чьим руководством танки Леклерка освобождали Париж.
Не меньшее их удивились и англичане. Нельзя сказать, что они сильно любили своих ближайших соседей, но за пять лет войны у них сложилось твердое убеждение, что французские сторонники де Голля их боевые союзники. И вдруг выясняется, что это не совсем так. Простые обыватели были удивлены, но их мнение было не услышано, господин Черчилль срочно раскладывал новый пасьянс.
Удар нанесенным им по несговорчивому генералу был исполнен мастерски. Будь на месте де Голля просто политик или даже военный, за спиной которого стояли политиканы, он бы вряд ли устоял на ногах. Но носатый генерал был выдающейся личностью. Он имел богатый опыт как на поприще войны, так и дипломатии, а за его спиной стояла Франция, которой требовалось как можно быстрей, вернуть свой былой суверенитет и место в большой политике. Поэтому он поступил не как напуганный временщик типа маршала Петена, а как государственный деятель, для которого честь Франции были не просто слова.