– Я не поеду!
– Что?! – взвизгнул пристав.
– Я не поеду! – ещё громче повторила она, преданно посмотрела на Филиппа и добавила: – Я остаюсь здесь, с ним.
Взрывая каблуками землю, Берестов круто развернулся на месте и вмиг подскочил к дочери:
– Как так? Эт-то ещё почему?
Лиза ласково прислонилась головой к плечу Фили и тихо произнесла:
– Да потому, что муж он мне…
Казалось, что в первое мгновение пристав даже не понял значения этих слов, но когда до него дошло, о чём говорит беспутная дочь, едва не задохнулся от ярости. Лиза всегда была покорной, послушной, но тут! Оскорбить честь отца, при всех! Для высокопоставленного лица это было высшей мерой оскорбления, принародной оплеухой, непочитанием родительского права или того хуже – плевком в лицо. Потеряв над собой контроль, униженный отец бросился к Лизе, схватил её за косу, резко дёрнул к себе. Девушка закричала от боли. Филя тут же поспешил ей на помощь, перехватил руку пристава, заломил за спину. От неожиданности Берестов выпустил волосы дочери и, согнувшись в три погибели, не удержавшись на ногах, взрыхлил носом землю под ногами новоявленного зятя.
Никто не ожидал такого поворота событий. Пристав – личность неприкосновенная. Применить против него силу – это все равно что подписать себе приговор на каторгу. А тут какой-то обыкновенный мужик, старатель, заломил и бросил его на землю, как хвоинку. Это было небывалой наглостью.
Окружающие заледенели. Казаки открыли рты. Кулаков вылупил глаза. Братья Вороховы подались на помощь Филе. Загбой растерянно прыгал зайцем рядом.
– Что встали? – наконец-то пришёл в себя пристав. – Ломай его!
Казаки разом бросились на Филю, но тот не промах, бросил Берестова, отскочил назад и давай размахивать кувалдами. Первым отлетел самый смелый – Гришка Коваль. Завалился на спину, раскрылатился битым глухарём, глаза на переносицу смотрят, где отпечатался кулак парня. Следом забодал стену зимовья ещё один станичник, Михась Худаков. Врезался так, что изба отозвалась глухим звоном, как будто пьяный поп Лефон ударил к обедне в свой треснувший колокол. Но и Филе достаётся тоже. Кто-то из удалых казаков прилепил к уху увесистый кулак, у парня искры из глаз посыпались, как будто кто в затухающий костёр бросил сухое полено. Из-под низу пнули в солнечное сплетение, у Фили сердце захолонуло. Скорчился коромыслом – ни вздохнуть, ни охнуть.
Видят братья, дело туго. Спешат на помощь, даже Егор на култышке хромает. Однако Кулаков не промах, выхватил из кобуры револьвер, хлопнул выше старательских голов, хрюкнул колонком: