Она, должно быть, поняла… Но не только то, что он ее жалеет, поняла она, но и то, что она, как женщина, для него умерла… И если, услыхав его шаги, она готова была кинуться ему на грудь в первом бессознательном порыве, — то теперь она чувствовала, что это невозможно.
— Здравствуй, — беззвучно сказала она и шагнула назад, держась за дверь.
Он вошел в ее спальню, сел и закрыл лицо руками.
Она тоже опустилась на постель. На ковре, рядом, Адя возился с кубиками. Он был похож на херувима… Увидав чужого, он испугался. И теперь глядел на мать, раздумывая, закричать ли или только тихонько заплакать, чтоб он не слыхал… Вдруг глаза чужого остановились на нем и грустно улыбнулись ему… «Дядя…» — заискивающе прошептал застигнутый врасплох мальчик, из страха стараясь быть любезным, и опять оглянулся на мать, как бы прося защиты. Его губки уже кривились и щечки покраснели.
— Это папа, детка… Поди к нему, — равнодушно сказала мать. Ребенок затряс головой, не веря такой клевете. Он все так же заискивающе, напряженно улыбался, преодолевая страстное желание закричать…
— Адя!.. Милый мой мальчик! — нежно сказал Тобольцев.
Память слуха была сильнее памяти зрения в очевидно музыкальном ребенке, и он что-то вспомнил… «Дя-дя…» — прошептал он уже доверчивее, громко передохнул и стал вглядываться в чужое лицо.
— Он меня не узнает, — горестно сказал Тобольцев, встал, взял на руки мальчика и покрыл его личико поцелуями.
— А-а-а! — беспомощно закричал ребенок, возмущенный таким насилием, и, рыдая, горестно потянулся к матери. И Тобольцеву стало больно…
Он подошел к колыбельке. Лизанька спала, сжав гордые губки. У нее были длинные, вьющиеся, черные волосы. Властные, черные брови матери, красиво взмахнувшие над длинными ресницами, напомнили ему так много больного… так много прекрасного… Катерина Федоровна унесла мальчика из спальни и передала его подскочившей няньке.
Они вошли в кабинет, и дверь заперлась за ними…
Год, ровно год прошел с того момента, как он убежал через эту дверь… и унес с собой всю радость этой женщины… Он оглядывался. Какая чистота!.. Нет печати запустения, как в нежилых комнатах… Все стоит на прежнем месте… и портрет Шекспира, и головка Лилеи… и… Он вздрогнул и взглянул на жену. Он узнал роман Кнута Гамсуна, который читал в ту ночь, перед тем, как позвонил Потапов… Книга лежала на том же столике… Он развернул ее. Закладка из агата с ручкой в стиле модерн показывала еще последнюю страницу, которую он читал… О, как ясен был ему смысл этих мелочей?.. «Она меня не разлюбила…» — понял он, и ему стало страшно…