«Ничего не могу, ничего! — с отчаянием восклицал он. — Засела тут… (он ударял себя по лбу) и что хочешь! Хоть стреляйся!»
Николая он совершенно не принимал в расчет. Он чувствовал, что Лиза любит его, Тобольцева, и этого ему было довольно. И если она ему не уступает, то боясь своего Бога. Но… тут он признавал себя бессильным.
Он начал с того памятного вечера каждый день катать Лизу в парк. Иногда, не совладав с своей горячей кровью, он хватал ее в объятия… Она никогда не боролась, только бледнела и старалась не дать ему своих губ или же начинала отрывисто и глухо хохотать. И это было лучшее средство отрезвить Тобольцева. Смех Лизы всегда казался ему зловещим… И всякий раз они возвращались: он — злой и молчаливый, она — бледная и угнетенная… Вся эта «канитель», как злобно думал Тобольцев, кончилась совершенно неожиданно.
Один раз был сильный мороз, Лиза озябла, и Тобольцев велел лихачу остановиться у «Яра»[81]. В тепло натопленном кабинете он спросил шампанского и сел у ног Лизы, на ковер, как в тот вечер.
— Полюби меня, — сказал он глухо, держа ее за руки и глядя на нее воспаленными, больными глазами. — Видишь, я похудел… Ночей не сплю… Зачем меня мучить? Мужа ты не любишь… Бог нас за это не накажет. Какое ему дело до нас?.. А над своим телом, Лизанька, всяк себе хозяин…
Она глядела на него с ужасом. Эти простые слова, эти грубые, неприкрашенные никакой иллюзией желания… о, как далеки были они от ее души, тянувшейся к красоте! Как оскорбительно звучали эти непонятные ей мольбы! Он страстно целовал ее лицо. Но ее губы не разжимались в немом протесте.
— Лизанька, я жить не могу без твоей любви! — горестно крикнул он. — И зачем ты медлишь? Разве у тебя есть сила бороться с моей страстью?.. Может ли быть иначе, когда нас тянет друг к другу? Лиза… Разве ты не чувствуешь, что рано или поздно будет по-моему?
Странно и жутко затрепетал его голос. Казалось, какая-то темная сила сказала за него эти слова. И оба они побледнели. Словно крылья Неизбежного повеяли над ними…
Он видел, что она задрожала. Тогда он обнял ее в диком порыве… Но она закричала протяжно, жалобно и стала биться в его руках, как подстреленная птица.
Эти слезы и крики отрезвили его. Он встал.
— Бог с тобой, Лиза!.. Я не муж тебе… Только мужья позволяют себе насиловать жен. Мне нужна твоя страсть, а не покорность.
И вдруг среди ее рыданий он расслышал:
— У меня нет мужа. Не было никогда!.. — И она зарыдала еще сильнее, точно испугалась или пожалела о признании.
Тобольцев вздрогнул… И в его собственной душе что-то бессильно упало и погасло.