Он дрожал от невыразимого мучительного волнения; он смотрел на меня своими серьезными, выразительными глазами, такими молящими и робкими, что я, проникнутая глубокой жалостью, бросилась к нему, взяла его руки в свои и дружески заговорила с ним. Тогда он упал передо мной на колени, спрятав свое лицо в мои колени, и его несчастное безобразное тело забилось от сильных, но сдержанных рыданий.
Чтобы успокоить его, я положила свои руки на его голову; не помню, что я ему говорила, но мои слова шли от искреннего сердца, потому что его страдание возбуждало во мне глубокую жалость. Когда он поднял ко мне свое заплаканное лицо, я увидела на нем счастливую и благодарную улыбку.
– Ванда, ты прощаешь мне мою ложь и обман по отношению к тебе? – спросил он глухим, еще дрожавшим от волнения голосом.
– Мне нечего прощать тебе, никто из нас не был искренен.
– Нет, Ванда, ты была искренна.
– Нет, не была. Никто из нас – и это наказуется. Мы не созданы для неба, мы слишком прикреплены к земле, которую мы не можем покинуть, не отдав ей того, что она дала нам временно; только тогда наступит время той любви, о которой мечтал Анатоль.
Он грустно поник головой.
Минуту мы молчали оба, потом он взял мою руку, поцеловал и промолвил:
– Благодарю тебя, Ванда, что ты позволила мне проститься с тобой. В эту минуту я самый счастливый и вместе с тем несчастнейший человек на земле: сердце мое полно восторга, что я нашел тебя, и эта минута была так плодотворна для меня, что я не забуду ее во всю мою жизнь. Я уезжаю сегодня на одиннадцатичасовом поезде. Хочешь ли ты оказать мне милость – прийти сегодня с Леопольдом в национальный театр, чтобы я мог видеть вас до последней минуты и дышать одним воздухом с вами? Когда представление окончится, я буду ждать вас в карете, возле собора, в надежде, что вы не откажете мне в последнем рукопожатии, в прощальном поцелуе.
Он удалился так же, как пришел.
Вечером мы отправились в театр, а после представления отыскали стоявшую возле собора карету. Когда мы подошли к нему, из спущенного окна кареты высунулось лицо, скрытое под полумаской, две руки протянулись к Леопольду, привлекли его к себе, и они оба обнялись. Затем те же руки схватили мои, и я почувствовала на них горячий поцелуй. После этого человек в маске тяжело откинулся на подушки, окно захлопнулось, и карета уехала.
Ни одно слово не было произнесено во время этой сцены; безмолвно стояли мы, следя глазами за таинственным обликом, удалявшимся в темноте ночи. Кто это был? Анатоль или горбун? Мы ничего не знали.
* * *