Она поужинала с нами и отправилась к себе в отель только около полуночи. Так как мы были с ней на «ты», то очень скоро сделались друзьями, тем более, что она очень быстро и искренне привязалась к нам. Она рассказывала нам о Рошфоре, о его детях, о его жизни в изгнании, о его политических друзьях и о надеждах, которые они возлагали на него. Она в одно и то же время и преклонялась, и подшучивала над ним. Я не нашла в ней любви к нему, но видно было, что она очень верно оценивает его значение и преимущества быть его другом. Незадолго перед этим она провела несколько недель в Париже, где по рекомендациям Рошфора познакомилась со многими редакторами больших газет; она знала новейшую литературу, всю литературную клику и сплетни. Бюлоз просил ее руки, но она отказала ему, и он снова повторил свое предложение в письме. Когда я заметила ей, что положение жены редактора-издателя «Revue des deux Mondes» не из плохих в Париже, она ответила, что Бюлоз – глупец, с которым она не могла бы прожить и двадцати четырех часов.
Она мне чрезвычайно понравилась. Ее манера судить о людях и вещах указывала на утонченный современный ум – во вкусе Рошфора, но перенесенный на свежую и плодовитую почву.
Совершенно понятно, что такая девушка нисколько не походила на других. В ней ничего не было привитого воспитанием, она была сама по себе и выдавала себя за то, чем была на самом деле. К этому надо прибавить ее привлекательную наружность, которая поражала прежде всего необыкновенным изяществом. В ее изяществе не было ничего заученного, ничего преднамеренного; оно было врожденное, как в породистой лошади, движения которой могут быть только грациозны и красивы. Узкая в бедрах и широкая в плечах, она обладала таким сильным и гибким корпусом, точно у нее были не кости, а сталь.
У нее были прекрасные темно-русые волосы, карие глаза, не очень большие, но живые и блестящие, и тонкий прямой нос с трепещущими ноздрями. Ее рот с несколько выдающейся нижней губой был, может быть, несколько грубоват, но очень характерен, как все в ней.
В этот день на ней было серое дорожное платье, в котором я не знала, чем восхищаться больше – изяществом или простотой.
На другой день Нора и Миньон встретились у нас с Катериной.
Нора не раздумывала долго: она тотчас же влюбилась в Катерину, а та, чтобы позабавиться, поощряла своего нового ухаживателя.
Но Миньон, вся бледная, точно застыла в своем горе, молчаливо смотрела она сквозь свои полузакрытые веки на новую измену своей подруги.
Катерина захотела нанять комнату или две в частном доме, и Нора помогала ей искать.