Завтракаю у Ариши в ее маленькой, точно игрушечной избушке. Здесь чисто, уютно и пахнет полынным веником. Узкая железная кровать, столик, придвинутый к подоконнику, сундучок, окованный медными полосами, на стене полка с посудой — все выглядит удобным и нужным, как пух и перья в гнезде птицы.
— Вы меня Ариной Федоровной не зовите, — предлагает Ариша. — Не личит мне это. Зовите Аришей.
— Тогда и вы меня зовите по имени.
— По имени звать не буду, а вот выкать — мне неловко. Не понимаю я этого выканья.
Говорит она мало, но по ее быстрым движениям, помолодевшему выражению глаз замечаю, что ей доставляет удовольствие заботиться обо мне.
Неторопливо и сдержанно, даже как будто с опасением вызвать жалость, рассказывает мне Ариша, что был у нее муж — здешний избач, что в тридцатом году его убили кулаки, а она так и осталась век свой доживать бобылкой.
Неожиданно усмехнулась недоброй улыбкой.
— Запугать нас думали. Тех, кто за колхозы агитировал. Вам-то молодым, это только по книгам известно.
Едва успеваю позавтракать, как является медсестра Елена Осиповна. Толстушка, скромная, тихая, с неуверенными движениями коротких рук. Жидкие косы она закручивает узелком на затылке, и от этого ее лицо кажется совсем круглым.
Ариша называет ее Леночкой. Иначе ее и трудно называть — слишком уж похожа она на ребенка. Мы разговорились. Есть у нее девочка восьми месяцев, муж на флоте в Тихом океане, а живет она со свекровью. На мои вопросы отвечает смущаясь, с беспричинной улыбкой.
Начинают приходить больные. В это утро у нас побывали кладовщик Елагин, туберкулезный мужчина со впалой грудью и маленькими глазами цвета дождевых облаков, женщина с мальчиком, который подавился рыбной костью, и старик Окоемов — высокий, негнущийся, в серых валенках и желтом полушубке.
«Еще один Окоемов» — удивляюсь я. Он жалуется на ломоту в пояснице и вопрошает, растягивая слова:
— Зачем живу — сам не знаю. От меня и толку-то никакого нету. На той неделе, слышал я, академик помер. Фамилии я не упомнил… Какой же это порядок? Ему бы жить да жить, а мне — пора на спокой.
— Разве жить не хочется?
— Без малого уж расхотелось. Старуха все копит, копит. Сам посуди. В праздник на шкалик — и то копейки не выпросишь. А мне зачем копить? На тот свет рукавиц и то не надо…
Выясняется, что жена его — та самая колдунья, о которой мне рассказывала Надя.
— Собираюсь к внуку перебраться. Хочу напоследок пожить, как душе угодно, — кряхтит он.
— А где работает ваш внук?
— Так он был у вас. Который руку-то покалечил. Не повезло парню. Без руки ему как? Он дом ставит. Жениться, вишь, задумал. Надюшку Невьянову будет сватать. Ладная девка. Одно досада — с домом парень запутался. Людей добрых насмешил…