— Она и сейчас этим занимается.
— Вы уверены?
— Вполне.
— Тогда надо собрать факты и пресечь. Пресечь! Поняли?
— Да, да, — согласился я, насколько мог уверенно. — Надо пресечь.
Бабка Окоемова представлялась мне уродливой Наиной из «Руслана и Людмилы», с руками цепкими и колючими, как ветви сухой боярки, с пронзительным и ненавидящим взглядом, с лохмотьями на костлявых грязных плечах. Она, как вошь, копошится где-то рядом, сея заразу невежества. «Пресечь, — думал я. — А как пресечь? Откуда я знаю?»
У Погрызовой мутные глаза. В лицо собеседнику она не смотрит, на миг вскидывает взгляд и снова прячет его за припухшие, желтоватые веки. Еще неприятная черта: Ольга Никандровна ходит шумно, стуча о пол туфлями, надетыми на босу ногу. И еще: груба с Леночкой. Говорит ей «ты», «ну-ка поживей», «чего расселась?»
Со мной она вежлива. Даже очень. На днях рассердилась на меня, но не вспылила, сдержалась. Дело было так. Пришел шофер с обожженной рукой, и я попросил Погрызову:
— Сделайте сухую повязку.
Она открыла стерилизатор, взяла пальцами марлю и положила на стол.
— Обождите, что вы хотите делать? — вмешался я.
— Вы сказали, повязку.
— Выбросьте эту марлю, — посоветовал я тихо. — Стерильный материал класть на стол нельзя.
Она шумно отодвинула дверцу шкафа, стала искать пинцет. В полдень, когда больные разошлись, Погрызова попросила Леночку выйти и, расположившись против меня, сказала вкрадчиво и ласково, будто нашалившему ребенку:
— Виктор Петрович, не совсем удобно получается. Вы делаете мне замечания при больных.
— Да, неудобно, — согласился я.
— Вы подрываете мой авторитет. Медицинская этика не позволяет…
— При чем тут этика? — удивился я. — Вы ошиблись — я поправил вас. Если ошибусь я — поправите вы меня. Давайте договоримся не обижаться друг на друга.
Погрызова ничего не ответила. Странно. Неужели она действительно считает, что я хотел унизить ее? Мне хотелось с самого начала установить с ней простые, откровенные отношения, какие были у меня с товарищами по институту. Мы говорили и выслушивали правду не обижаясь.
Вчера расспрашивал ее о знахарке. Она утверждает, что Авдотья никого не лечит. Непонятно, какой смысл ей говорить неправду? Я знаю уже нескольких больных, которые лечились у бабки. Почему Погрызова мирилась с этим? Не могла же она не знать!.. А я чего жду? Ведь Егоров сказал: «Пресечь». И вот, поручив прием больных Погрызовой и Леночке, отправляюсь на край села, где стоит изба Авдотьи. Навстречу мне из бурьяна выскакивает с лаем пушистый желтый щенок. Не добежав до меня двух шагов, он пугается, взвизгивает и прячется под крыльцо. В сенях я ударяюсь головой о какую-то балку и, пригнувшись, стучу в обитую мешковиной дверь. За ней слышатся приглушенные голоса.