Новиков словно ничего не замечает. Советует:
— В магазине, на складе побывайте. А главное, с людьми познакомьтесь, пройдите по избам, потолкуйте. Многое яснее станет.
Расстались, когда уже темнело. Жму ему руку, благодарю. Иду домой и думаю: «Еще один урок жизни. И сколько их еще будет? Но разве можно иначе? Так и надо — через ошибки, через срывы идти вперед». Тороплюсь домой, чтобы немедленно сесть за стол и записать новые мысли.
Надя Невьянова каждый день приносит газеты. Приходит она обычно после обеда и, если погода сухая, приближается к столу, складывает газеты на его угол и говорит:
— Это вам.
Если погода дождливая, она осматривает свои ботинки, протягивает газеты с порога и, смешно морща нос, произносит озабоченно:
— Не буду проходить, наслежу вам…
Сегодня она принесла письмо, радостно отдала его мне в руки.
— Вот вам, пожалуйста.
Она выговорила это «пожалуйста» очень забавно, с такой интонацией, как будто это она постаралась, чтобы мне написали.
Нет, письмо не то, которого я жду. Это отпечатанная на машинке разнарядка на медикаменты.
Спрашиваю Надю о здоровье Полины Михайловны. Она несмело присаживается на краешек дивана, уверяет меня, что спешит, порывается уйти. И все-таки остается.
Так получается почти ежедневно. Вначале девушка дичилась, отвечала на мои вопросы односложно, но теперь держится просто.
— Виктор Петрович, — выспрашивает она, — трудно учиться в мединституте?
— Трудно, Надя.
— Вы рассказали бы… — Она волнуется, теребит химический карандаш, привязанный бечевкой к почтовой сумке. — Рассказали бы… ведь там трупы вскрывать надо. Не знаю, осмелилась ли бы я?
Она сидит, широко распахнув ресницы, подавшись вперед, ожидает, что я скажу.
— Да, Надя. Неприятно и тяжело. Первый раз я даже потерял сознание. Потом отвращение как-то притупилось, но окончательно так и не привык. Можно привыкнуть к крови, к гною, но к смерти привыкнуть нельзя.
— Как же вы? Против себя шли?
— Против слабости своей. Этого ведь не обойдешь… Это на пути врача…
Мне хотелось добавить: «как роды на пути женщины», но не добавил — побоялся показаться грубым.
Пока я говорю, лицо Нади вытягивается, она встает с дивана, подходит к книжной полке.
— Можно посмотреть?
Берет «Физиологию человека», открывает, рассматривает иллюстрации.
— Возьми, почитай, — предлагаю я.
Она сует книгу под мышку, уходит.
Почему она спрашивала про мединститут? Ведь прежде она думала поступать в сельскохозяйственный.
Славная девушка. Когда она приходит, я беспричинно радуюсь. В ней есть что-то такое чистое, правдивое, что рядом с ней невольно желаешь быть таким же чистым и правдивым. Мне кажется, я никогда не смог бы солгать ей.