Почему тогда, в сорок четвертом, я не подумала об Элике? И не поставила его рядом с тем подростком? И вообще забыла, забыла начисто, что кого-то видела, когда меня арестовывали.
Теперь я понимаю: предшествующие и последующие впечатления, лавиной придавившие меня, вытеснили из детской памяти этот мгновенный эпизод. Тогда я просто не придала ему значения.
Почему я тогда не обратила на это внимания? Почему я на многое тогда не обращала внимания? Не было времени оглядеться. Не было опыта. Это теперь я понимаю: в жизни нет мелочей, все важно. И если человек обронил слово, которое не следовало говорить, сделал с умыслом или нечаянно то, чего не нужно было делать, хоть чуть-чуть в душе его непременно надломится что-то очень важное. Это приведет потом к большой беде и самого человека, и тех, кто рядом с ним.
Теперь я уверена, Витя догадывался: в машине, которая ползла за мной по заснеженной улице, сидел Элик, он показал меня фашистам и назвал наш адрес. Его отпустили.
А если б не назвал? Что могло тогда произойти? Он мог бы сказать:
«Михалевичи переехали на другую квартиру. Куда — не знаю. Адрес должен быть на работе».
Поехали бы фашисты по тому адресу, а нас нет. А Элик здесь ни при чем. Его все равно отпустили бы. Если он не знает, где живет преступник, значит, в глазах фашистов он вне подозрений.
На работу Витя должен был идти только на следующий день, он отдыхал после ночной смены. Элик успел бы предупредить его.
Все могло быть по-другому.
Витя убежал бы, и мы вместе с ним. Витя знал, где находится партизанский отряд, ему известны были пароли.
Все могло быть по-другому.
В комнате стало душно, мне не хватало воздуха.
Я подошла к окну, распахнула его. Вместе с утренним ветром в комнату ворвался шум города: гудят, торопятся труженики-троллейбусы, автобусы, шуршат шинами по асфальту легковые машины. Город проснулся, чтобы начать новый трудовой день. Передо мной чистое небо — ни тучки, ни облачка. Утренний ветер легкий и свежий.
А мне не хватает воздуха.
Звоню Славке. Мне нужно срочно поговорить с ним. Удивляюсь его бодрому голосу:
— А я только собирался тебе звонить, поздравлять.
— С чем? — не понимаю я.
— С праздником. Сегодня же третье июля. Поздравляю.
Действительно, сегодня третье июля, день освобождения Минска… И день гибели Вити.
У меня такое чувство, будто не фашистская пуля оборвала ему жизнь, а Элик убил его своим предательством.
Говорю об этом Славке по телефону. Он ничего не понимает.
— Подожди меня. Я приеду! — кричит он в трубку.
Мы встречаемся на площади Победы. У обелиска — красные гвоздики.