Это Лёдзя стояла у стены, закрыв глаза, скрестив руки на груди. Она прощалась со своими дочурками, убивалась, что покидает их одних на этом свете.
Внезапно кто-то постучал в дверь. Потом мы услышали немецкую речь и лязг железа — открывали замок. Вошел немец.
— Кто из вас полька? — спросил он по-польски.
Мама ответила тоже по-польски:
— Мы тут все поляки — я, и моя подруга, и моя дочка.
«Почему она так говорит? — мелькнула у меня мысль, — Мы ж белорусы. Только мама и Лёдзя умеют разговаривать по-польски».
Луч фонарика скользнул по моему лицу, на мгновение осветил мамино лицо и остановился, наконец, на Лёдзе.
— Я могу узнать, откуда пани? Я хочу вам помочь.
— Из Минска. Мы голодаем. Ходили в деревню за продуктами, — торопливо начала рассказывать мама. — И документы у нас есть. Их даже и смотреть не стали. Заперли здесь, а за что — неизвестно.
Поляк слушал маму, в то же время о чем-то размышляя. Потом обратился к Лёдзе:
— Я скажу, что вы мои знакомые. Я могу так сказать?
— Можете, — быстро согласилась мама.
Поляк вышел. Я смотрела то на маму, то на Лёдзю. Нас хотели расстрелять. А теперь… Может, и не расстреляют?
Дверь осталась открытой, но часовой все еще стоял возле нас. Через некоторое время поляк вернулся и что-то сказал часовому, потом обратился к нам.
— Прошу пани. — Он склонил голову в полупоклоне, приглашая нас выйти. — Прошу в покои, пани замерзли.
Он открыл дверь дома, и мы со страхом, точно во сне, переступили порог. В комнате было много немцев. Посередине стояла железная печка, в ней ярко горели дрова.
Наверху, на противне, лежал большой зажаренный гусь. Жир стекал на противень, солдат брал его ложкой и снова поливал.
У стола суетилась хозяйка дома, расставляла тарелки, резала хлеб. Делала она все это с лихорадочной поспешностью.
Хозяйка поставила на стол вареную картошку. Немцы во главе с офицером сели за стол. Они не обращали на нас внимания, будто и не собирались никого расстреливать.
Мы спрятались за печь, присели на лавку. Наш избавитель куда-то отлучился.
Вернувшись, он подошел к Лёдзе:
— Поезд отправится утром. Поедем вместе, я договорился…
На рассвете он посадил нас в товарный вагон, доверху забитый тюками сена.
— Эрик Потоцкий, — отрекомендовался он, когда поезд тронулся.
— Потоцкий? — переспросила Лёдзя. — Так вы граф?
— Нет, только однофамилец.
На стыках рельсов постукивали колеса, иногда поезд останавливался, подолгу стоял среди поля и снова быстро мчался, будто торопился куда-то.
— Я работаю теперь на железной дороге в Минске, — говорил Эрик, — и живу в Минске. Очутился я здесь случайно, поезд остановился на ночь. В этих местах партизаны. Немцы, задержавшие вас, полевая жандармерия. Они долго не разбираются. Вас могли расстрелять.