— Ты наконец скажешь мне, где была?
Мэгги развернулась и посмотрела Алексу в глаза.
— У меня состоялся разговор. С собой. Я кое-что выяснила. Выяснила, к примеру, что ты меня не любишь.
— Ну вот опять двадцать пять. Опять.
— Ты хочешь только одного — чтобы я тебе принадлежала. Тебе никак не смириться с мыслью, что у меня может быть своя жизнь. Мне не позволено иметь свою жизнь. Я ведь всего лишь довесок к твоему собственному миру.
— Старая песня.
— А еще я выяснила, что нам, черт возьми, позарез нужен пруд в саду.
Вне себя от возмущения Алекс посмотрел наверх. Он увидел, что Эми и Сэм наблюдают за ними из окна спальни.
— Нет, ты только взгляни! Взгляни на этих детей! Неудивительно, что у них все наперекосяк и они такие испорченные, и жалкие, и несчастные, с такой-то матерью, которая то исчезает, то появляется, не говоря ни слова! Только посмотри на них!
И Алекс бросился в дом.
Мэгги взглянула на детей, они отпрянули от окна. Испорченные, и жалкие, и несчастные... Она знала, что Алекс говорит вовсе не о детях — он описывал их самих.
Она обернулась и увидела, что на столбе сидит птица. Это был черный дрозд; он сидел неподвижно, склонив голову набок, точно прислушивался. Мэгги долго смотрела на дрозда, пока тот не улетел.
Тем вечером положение дел стало еще хуже. Супруги не обменялись ни единым словом, и Алекс постелил себе на диване.
В тревожной темноте Мэгги не могла уснуть. Она была взволнована, в голове роились беспокойные мысли, слишком невнятные, чтобы в них разобраться. Все еще испытывая головокружение после эпизода в лесу, она никак не могла отвлечься от того, что там случилось. С одной стороны, это можно было описать в двух словах: она просто слушала. Вот и все, что произошло. Не больше и не меньше. С другой стороны, такое происходило с ней впервые в жизни, и она обнаружила, что обычные звуки окружающего мира скрывают нечто другое.
Первой переменой в ощущениях Мэгги было какое-то чудесное размягчение. Ее раздражительность растворилась в умиротворенной атмосфере леса, перед глазами у нее расплывались образы деревьев, ветвей, папоротника, трав, а укрывавшие землю прелые листья напоминали шелковистый ковер. Все стало более мягким. Тишина, царившая здесь, сгустилась невероятно, и даже когда лесной голубь рискнул ее нарушить, шум крыльев и трепетание веток казались приглушенными и далекими.
У Мэгги даже мелькнула мысль: возможно, она спит, — и все же она знала, что это не так. Просто время сошло со своих рельсов. Мэгги провела в лесу на два часа больше, чем ей было отведено. Она и вправду слышала голос, звучавший не то среди листвы, не то в ее собственной голове. Голос этот иногда успокаивал, а иногда, наоборот, будоражил. Он подбадривал Мэгги. Он знал то, о чем она давно не вспоминала. Этого голоса — забытого, тайного — она не слышала уже много лет.