Пустых, Жадных, Завистливых,
Озабоченных собственными драконами,
Метать одонки,
Замерзать,
Рекламу,
Когда много на одного,
Отчет на бумаге,
Запахи восточных рынков,
Непонятки среди своих,
Холодную землю,
Вынужденный ход,
Наглую бездарность,
Латать крышу и сапоги,
Игры,
Пидарастию во всех ее проявлениях,
Корреспондентов,
Белый шоколад,
Стадность,
Шумность музыки,
Ноги на столе,
Могильных кликуш,
Когда не видят или не хотят понять,
Встревать в чужие разборки,
Знать, что где–то находится «личное дело»,
Менструальную шизанутость подруги,
Картофельные ямы,
Озерные заморы,
Китайский Калашников,
Бестолковость переводчика,
Рисовую водку,
Гайдара, Сванидзе, Новодворскую и прочую шушеру,
Черепа в ямах,
Самоуверенность дилетанта,
Воскресенье в госпитале,
Запах одеколона,
Пляжные берега,
Повторную трусость новичка,
Стукачество,
Убийство по–корейски,
Ягодников с «комбайнами»,
Сигареты,
Зимнее КШУ,
Чиновников,
Акваланг «Украина‑2»,
Цирковых дрессировщиков,
Всякие кишечные, лихорадку и прочее «ненашенское»,
Проверку холостым патроном,
Карусели,
Писать письма,
Бегающие глаза посредника,
Металлические капканы,
Старую газетную бумагу,
Тревожность тишины «тропического часа»,
Задержки по контракту,
Кодированных,
Апноэ,
Плавающий полиэтилен…
Написав, думает, что вот она речка, у которой живет Седой, в которой нет и не может быть плавающего полиэтилена. А если бы такой появился, то это значит, что настал конец света, либо умер Седой, а замены ему не нашлось, что в общем–то для Руси может означать одно и то же. С этими новыми для себя мыслями, Миша, скомкав листки, сует их в карман, выходит из избы и идет к реке, чтобы окунуться пренепременно у ключей: остудить голову и согреть душу…
МИХАИЛ (60‑е)
Миша — упрямый. Упрямее (как мать говорила), чем отец и даже дед, а уж о нем (о деде) легенды складывали, и некоторые даже в книжки попадали. Не все в них правда, потому как, слились с легендами о прадеде, а в них было даже про городового, которого однажды, охватив бока, взялся давить, и не отпустил даже в беспамятстве, когда в голову прикладом напихали. Только когда веревки просунули меж рук, и мужики, числом неизвестно сколько, за те веревки потянули — тогда раздернули. Кто–то говорил, что лошадьми тянули, но бабушка на это ругалась — поскольку не любила, когда врут. «Наши же мужики и раздергивали, — говорила, — а потом так оба рядком и лежали, все думали, что разом и представятся, потому как у прадеда с головы и ушей кровь текла неостановочно…» А врач земский только и ходил от одного к другому, и когда к Мишиному прадеду подходил, языком цокал и говорил — в цирк бы его! Но поскольку городовой помер, а прадед оклемался, отправили его не в цирк, а на бессрочную сахалинскую каторгу. Откуда ушел в бега, как некоторые уходили, и пропал, как некоторые пропадали. Только вот костей не нашли — от других находили. Так нигде и не появился, должно быть, как и мечтал, ушел в Южную Америку — на реку Амазонию — побродить по тем лесам, сверить, чем они от наших отличаются. Миша часто смотрел по карте и примерялся. Если он на материк как–то переправился, потом через замерзший Берингов пролив перешел, дальше по Аляске и Канадой, а по карте получается, что там тоже тайга — для всякого, с их мест, дом родной — накормит, укроет. Потом наверняка в Нью — Йорк заглянул — посмотреть их небоскребы. Хотя, кто его знает, были ли в те годы уже небоскребы? Этого Миша не знал, да и не особо интересовался. Америка — это далеко, так же далеко и чуждо, как Луна. Есть где–то Америка и ладно. А если они там возбухать начнут, и решит Хрущев по ним ракетами долбануть за все их мировые подлости, не станет той Америки — тоже ладно. Луну тоже не каждую ночь на небе увидишь — горюет кто–то? Не хрен на нас замахиваться, первые начали, значит — виноваты! Это в любой драке так, кто первый начал, тот и виноват.