… печальная отара овец, грустная, словно финал моей осени, шествовала по пыльным и бесприютным дорогам моей Молдавии, — говорил диктор с непередаваемой грустью, которая могла соперничать лишь с непередаваемым акцентом.
…овцы вышли в поле, и Ион горячо, словно молдавское солнышко, улыбнулся, ведь он увидел, как нему стремительно, слов 6 но молдавское облачко, летит его возлюбленная Иляна, чьи зубки были белы, как шерстка овечки первого года жизни, которую лишь скромность и целомудрие молдавского народа не позволяют назвать мне ярочкой… — бубнил другой диктор.
… руки ее были теплы и горячи, словно овечья шерсть, — читала диктор.
… в небе Молдавии зазвенели колокольчики овец, протоптавших дорожку к старому водопою, открывшему сердце старого ключника… — читали другой отрывок.
… погрузи руки по локоть в ломти свежей и соленой брынзы, Лойко схватил самый большой из них и впился белыми, словно снег или сахар, зубами, а вдалеке тревожно блеяла отара овец…
… словно предчувствуя беду, нежно блеяла овечка, — читал диктор еще.
… овцы шумели, словно листья, опавшие с деревьев Молдавии на ее землю, ее поля и луга, реки и ручьи…
Громкоговорители работали. Русские постепенно сходили с ума.
Овечьи рукавички так пришлись по сердцу Марийке, что она поцеловала за них Тудора, и мысль об этом поцелуе не давала покоя ему, — прибавляли громкости дикторы.
Но еще больше не давала ему покоя мысль острая, словно сабля Штефана, жгучая, словно молдавский перец, да сладкая, как молдавский арбуз, неотвязная, словно доверчивая овечка…
Мысль о ножке Марийки, нежной, гладкой, стройной, словно шелк, упругой, словно ляжка овечки, — читал вкрадчиво диктор.
… плыли они по самому центру реки, и водовороты, завидев их, прикрывали свои черные, крутящие пасти, и коряги становились мягкими, словно волосы утопленниц и рыбы выскакивали из воды, как озорные дельфины, чтобы поприветствовать их, и над всем этим благостным и негромким гулом возносился к вершине мира звон колокольчиков…
… и топот стад овец, бредущих куда–то по вытоптанным пастбищам, и несущих на себе эти колокольчики…
Овечьи, овечью, овечья, овечьей, овца, овцу, овцой, овц…
Сев на кровать, Штефан протер глаза и отбросил овечью накидку, и велел подать овечий суп с овечьей брынзой….
Овцы заблеяли радостно, увидев пастуха, а тот понесся навстречу отаре, после разлуки с которой истосковался и потому обрадовался так, словно не овец своих увидал, а цветущую Молдову и маму, созывавшую в детстве его овечек голосом, полным нежности и любви…