Но и за границей барон Врангель не сложил оружия — в прямом и в переносном смысле. В том же году он отдал секретный приказ белым эмигрантам тайно сохранять оружие в других странах и организовал в Париже Русский общевоинский союз, собиравший силы для вооруженной борьбы с большевиками. Наученный горьким опытом политических дрязг, он придавал первостепенное значение сохранению армии как единственной реальной силы русского зарубежья, но при этом считал необходимым отстаивать принцип непредрешения будущей формы политического строя России до очищения ее от большевиков. Отстаивание монархических или демократических лозунгов грозило расколом. «Нейтральная» позиция барона привлекала к нему максимальные симпатии. Именно поэтому для большевиков он был опаснее генералов Краснова и Лукомского. В России в 1920‑е годы то и дело вспыхивали восстания против коммунистического счастья, расцветал НЭП. Казалось бы, еще чуть–чуть…
Но вот весной 1928 года в доме Врангелей в Брюсселе появился неизвестный субъект, которого вестовой генерала представил как своего брата, матроса советского торгового судна, стоявшего в Антверпене. «Брат» исчез так же неожиданно, как и появился. А барона скосила странная болезнь, названная «тяжелой инфекцией интенсивного туберкулеза», хотя в свои 49 лет он никогда не жаловался на здоровье. Менее чем за месяц он буквально сгорел от сорокаградусной температуры.
Хотя в 1989 году КГБ официально признало, что парижские похищения белых генералов Кутепова и Миллера были организованы чекистами, убийство Врангеля пока не объявлено аналогичной «выдающейся операцией доблестной советской разведки». Но именно это событие значительно облегчило ВЧК задачу по разгрому в 1930‑х годах погрязшего после смерти лидера в политических спорах РОВС и Белого движения в целом…
Жанна Кригер вспоминает: — Кадровые, хорошо вышколенные войска царского генерала окружили бригаду, где воевал мой отец, Борис Берзон, принудили сдаться. Плен. Дважды их выводили на расстрел. Один раз сделали вид, что расстреливают, просто хотели попугать. А вот второй раз это уже пахло настоящей казнью. Шла Гражданская война. Расстрелы — обыденное дело, как уборка в квартире, как поливка цветов на подоконной клумбе. То красные расправлялись с белыми, то белые — с красными. Лилась кровушка. Жизнь человеческая для тех и других ничего не стоила. Чуть что не так — вывели на улицу и шлепнули на глазах у честного народа.
Но на сей раз отцу явно подфартило. Когда пленных вывели из подвалов, откуда ни возьмись налетел немецкий самолет. Отважная расстрельная бригада бросилась врассыпную, солдатики разбежались, попрятались по кустам. Какое им дело до тех, кого убивать надо, свою бы шкуру спасти! Пленники, не будь дураками, воспользовались ситуацией, дали деру, кто куда сумел. Те, кто готовил их к «распылу», сразу же забыли о их существовании. Дело происходило в каком–то крымском приморском городке. Бродили неприкаянные беглецы — голодные и холодные. Вся надежда на помощь от населения. Не зря ведь говорят, что мир не без добрых людей. И нашли они таких в городке. Кто–то из местных жителей обошелся с ними по–людски. Пустили в дом, а потом и пригласили на свадьбу, чтобы они могли хоть чуть–чуть отъесться.