— Знаете, по–моему, лучше любить и потерять… — промолвила она, лениво поигрывая серебряным колечком, продернутым через ее пупок, сквозь которое цепочка уходила вниз в лоно тьмы.
— Только не тогда, когда теряешь уже пятнадцатого… — возразил я. — Вся моя жизнь разделена на разных Полли, Принцев и Бинго…
— Томас Элиот?
— Что–то вроде.
— У него много стихотворений о кошках.
— Да, хотя в данном случае я пытался сделать кошачье переложение «Бесплодной земли». Вы любите поэзию? — спросил я.
— Только стихи о котах.
— Да?
— Да нет, я шучу. Мне нравится кое–что из прошлого века. Оуэн, Оден, Макнис, Бетжемен, Джон Хели. Раньше я их не понимала.
Я не ожидал, что она упомянет мое имя, но почему–то расстроился, когда не услышал его.
— До этого тоже писали стихи о котах, — заметил я. — Вот помню «Оду на смерть любимого кота, утонувшего в аквариуме с золотыми рыбками» Томаса Грея.
Она задумалась.
— Как–то это очень печально звучит. Послушайте, вам действительно так нужна эта шляпа «May May»? — помолчав, спросила она.
— Да, у меня есть приятель, который просто жить не может без нее, — ответил я.
— На Камденском рынке по воскресеньям торгует один парень, у которого она может быть. Если хотите, я съезжу туда с вами завтра… Я все равно туда собиралась, так что мне это не составит труда.
— Да, это было бы замечательно. Где мы встретимся?
— В час у станции метро «Камден».
— Отлично. Как вас зовут?
— Мерси, Мерси Рапг. А вас?
— Хилари Уит.
— До завтра, Хилари.
— Увидимся в час. Мерси.
Я абсолютно одурел от счастья и полдороги до вокзала прошел пешком, прежде чем пришел в себя. Каким–то образом мне надо было взять себя в руки: она была всего лишь любезна, она проводит меня до прилавка и уйдет, нет, она пригласит меня в клуб, и мы… да прекрати же ты, глупый старик.
Времени оставалось много, и я не знал, чем его занять. Я полагал, что мне без проблем удастся вернуться в Нортгемптоншир. Однако объявление на газетной стойке избавило меня от этого заблуждения: «Страшная железнодорожная катастрофа, движение приостановлено» — жизнерадостно сообщало оно. Таким образом, на весь субботний вечер я застрял в Лондоне.
Субботние вечера всегда казались мне самым тяжелым временем для человека, в одиночестве оказавшегося в чужом городе. Все возвращаются домой, чтобы принять ванну перед обильным обедом в кругу любящей семьи, а ты стоишь под дождем и наблюдаешь через окна за их ярко освещенным счастьем.
К счастью, я продолжал ежегодно платить членские взносы в размере пятидесяти фунтов как провинциальный член Кенсингтонского художественного клуба, поэтому мне было где преклонить голову и поесть. Я с радостью обнаружил, что он по–прежнему является бастионом презренных старомодных обычаев и не пошел ни на какие уступки современному пуританству. В баре, с пола до потолка увешанном изображениями людей, вещей и животных в золоченых рамах, все курили, а многие из моих ровесников были основательно пьяны. Какой–то старик, разглагольствующий о гольфе, катался по полу из соображений наглядности, дама лет сорока, сняв кофточку и лифчик, отплясывала на рояле под джазовую музыку, которую исполнял тип с повязкой на глазу и вандейковской бородой, а другая дама хлопнула меня по плечу, как только я заказал себе выпивку.