Я собрал весь аппарат ЦК КПУ. С ним сердечно, тепло, искренне простился. И со стороны аппарата чувствовал я теплоту, уважение, но вместе с этим какое-то замешательство, смущение и недоумение: что же случилось? Поблагодарил всех за совместную работу, попросил прощения за то, что, может быть, кого когда чем обидел. Сказал, что работали мы хорошо, дружно, пожелал успехов и слаженной работы, здоровья и благополучия каждому из них. Высказал сожаление, что уезжаю до Пленума ЦК КПУ, но так складываются обстоятельства. Многие просто прослезились, пожелали мне успехов, здоровья, просили не забывать их совместной работы. А разве это возможно забыть? На встрече с аппаратом присутствовали и те, которые будут радоваться случившемуся.
Вечер 23 мая. Надо было решать судьбу своих помощников, близких людей. Они все тяжело переживают мой уход. Он затрагивает большой круг людей. Все это воспринимается с большой болезненностью, очень жалко всего. Но будем надеяться, что все обустроится: ведь нет у человека безвыходного положения, если он этого хочет.
24 мая. Члены политбюро ЦК КПУ хотят мне устроить прощальный обед, а он мне хуже горькой редьки. Знаю, что среди этих «деятелей» немало подлецов, и смотреть мне на них противно. Обед все же состоялся, но разговора откровенного не было. Все замкнуто, натянуто. Хотя и поднимали тосты за здоровье мое и успехи в «новой работе», и большинство это делало искренне, а кое-кто и лицемерил.
Сегодня вечером поездом с Ириной выезжаю в Москву. Со мной едет помощник Пахаренко, обслуживающий персонал, «личная» охрана. На душе неимоверная тоска, грусть, обида. Чем все это может кончиться, трудно даже сейчас предположить. На вокзал приехали проводить меня все члены политбюро ЦК КПУ и, как обычно, «официальные» лица. В прощальных речах была какая-то скованность. Простились холодно. Не успел поезд, который меня везет в Москву, выйти за стрелки и семафор, как последовал звонок в Москву, что я уехал. От Суслова последовало указание: «Завтра, 25 мая, утром провести Пленум ЦК КПУ. Первым секретарем избрать Щербицкого. От ЦК КПСС никого на пленуме не будет». Всю ночь был аврал — звонили, разыскивали членов ЦК КПУ, свозили их самолетами, автомашинами. Очевидцы и участники говорили, что все это походило на «мобилизацию военного времени», причем не на планомерную, организованную, а на растерянную и перепуганную. В 10 часов утра провели пленум, я еще, по существу, не успел оглядеться в Москве.
25 мая. Итак, я прибыл в Москву. (Ровно тридцать лет тому назад, в мае 1942 года, я из Челябинска прибыл в Москву для работы в аппарате ЦК ВКП(б). В Москве квартиры нет, определили на дачу, а дача — это захолустье, какая-то времянка: «поднимают» настроение.