Просторное плато. Надгробные плиты как на ладони под открытым небом. Мертвые избежали страха смерти. Мертвые не могут быть убиты.
Мать и жена сказали, что не надо перевозить его прах в Болгарию. Вьетнам ему тоже родина.
Мертвые, живущие в нас! Соотечественник! Корень работает во мраке на цветок, который распустится под солнцем. Он превращает грязь, влагу, гниль в пестрые краски и в аромат, хотя сам не видит цветка и не слышит его благоухания. У тебя была участь корня. Во времени раскроется твой цветок.
На днях я уезжаю домой. Что передать твоим близким? Такая напряженная тишина, словно ты о чем-то умалчиваешь под своим камнем. Твое молчание слушаю с опущенной головой.
* * *
Сущность красоты — мимолетность, исчезновение.
При выходе кладбищенский сторож меня спрашивает с извинением уже в самой позе.
— Можно мне… высказать… одну просьбу?
— Конечно!
— Какое дерево сажают в Болгарии у могилы?
— Ну… плакучую иву скорее всего… Насколько я знаю…
— Не будете ли вы так добры спросить у его матери, какое дерево она бы хотела, чтобы мы посадили над ее сыном?
— Это внимание ее глубоко тронет, но…
Вьетнамец угадывает, что меня смущает:
— Неважно, что у нас оно не растет. Позовем самого опытного садовника и выходим. Создадим все условия…
В разгар страшной войны такие заботы о могиле иностранца!
Пока что над могилой растет вьетнамское дерево с упругим стволом и тонкими листьями. Но признательная земля хочет вырастить чужеземное дерево. Чтобы родной болгарский шепот слышался над одинокой могилой.
Возвратившись на родину, я нашла дом Невены Балчевой, матери погибшего. Со мной моя подруга по гимназии, которая была его женой. Худенькая, с талией школьницы. Когда женщина сохраняет фигуру школьницы, значит жизнь у нее отняла что-то большое.
Меня встретила какая-то вся просветленная семидесятипятилетняя женщина.
Откуда идет этот свет, от седых волос или из глаз, уже преодолевших боль?
Что передать ей от сына? Нашла его там, лежит под открытым небом в далекой израненной земле. Кому бы и когда бы он ни понадобился, он теперь всегда на одном месте. И к нему приходят люди. А ты успокойся. Он все равно уж тебе одной не принадлежал. И себе не принадлежал, потому что он был настоящий врач. А красота не исчезает. Она превращается в деревья, в воспоминания, в слова.
Мать мне подносит дрожащими руками кофе, как вьетнамские матери мне подносили ароматический чай. Рассказывает:
— Уехал и не вернулся… Ему было тридцать восемь лет. Там исполнилось сорок. И все. Вот что у меня осталось от него — связочка фотографий, писем, открыток и телеграмма… Я все перечитываю одно письмо: «На все смотрю другими глазами. Есть более ценные вещи, чем те, которые обычно мы по привычке ценим. Я увидел бедных людей, но добрых… Доброта самое большое богатство…»