— Ну да! Он приехал, чтобы убить Ха! — девочка часто говорит о себе в третьем лице.
Начинаю сначала сказку о добром американце, убитом плохими американцами. Глаза ее расширяются от страха. Не может поверить. Спит неспокойно. Наутро спрашивает меня:
— Американ не разрушит наш дом?
Чтобы расположить ее к гостю, рассказываю ей о его двух внучках: одной белой, другой черной. Мне кажется, что это порождает зародыш доверия. Ха копается в своих вьетнамских реликвиях. Вытаскивает два одинаковых значка южновьетнамских партизан. Приготовила их в подарок двум американским девочкам.
— У тебя столько других, зачем же два одинаковых?
— А чтобы не ссорились! Одна внучка белая, другая черная. Нужно, чтобы значки были одинаковыми!
Гость приходит в назначенный час. Сижу, как на иголках. Привожу Ха, представляю ее. Она с колебанием протягивает ему руку. Рассматривает его. Спокойная. Все идет как будто бы хорошо.
Благородный старик тронут миловидностью вьетнамского ребенка. Заставляю ее спеть без особой надежды на согласие. Она сразу кланяется и запевает. Гость прослезился. Похлопывает ее по щечке. Ха ему преподносит подарки, он благодарит и говорит, что сразу же, как вернется, передаст их внучкам.
И вдруг она спрашивает:
— А ведь тебя убьют?
— Почему?
— Но ты же хороший американец!
Перевожу господину Кери ее слова, подчеркивая их детскую наивность. А он отвечает, задумавшись:
— Она права. Но, может быть, я еще не настолько хорош! — и улыбается виновато.
* * *
Каждый по-своему истолковывает мир, в котором живет.
Смуглая малышка ходит по квартирам, разглядывает толстые стены, потолки с выступающими балками, узкие коридоры, дубовые тяжелые двери.
— Почему мы живем в убежищах, если нет бомб?
Слово, которое она с первого дня повторяет то как песенку, то как плач: «Ди тёй!» (Гулять!) Это слово похоже у нее на крик «Хлеба!» в голодные годы или на крик «Пить!», когда в пустыне умирают от жажды.
Стоит мне протянуть руку к гребешку, чтобы причесаться, Ха подскакивает, ужаленная:
— Уходишь?
— Нет еще, — отвечаю фальшивым голосом.
Ребенок начеку и следит за каждым моим движением. Ищет, на месте ли моя сумка. Подстерегает меня в коридоре. Ускользнуть невозможно. Надо бы шапку-невидимку. Никакие игрушки, никакой Мики-Маус по телевидению, никакие грампластинки, никакие лакомства не могут ее отвлечь от щелчка выходной двери. Это самый зловещий звук. Она бросается и виснет на ручке. Сердцераздирающий вопль оглашает квартиру и лестницу, нарушая тишину, которая, если верить правилам, вывешенным внизу, есть общее достояние.