* * *
Вьетнам вошел в мой дом ребенком. Ребенок разделяет мою жизнь на плач и смех. Это два составных элемента существования. С каких пор я не плакала? С каких пор не смеялась?
Детские глаза видят мир полным чудес, невероятным и потому настоящим.
— Бабушка была учительницей? — Ха уставилась удивленно. — Не может быть!
В ее представлении бабушки все неграмотны.
— Я учила таких же маленьких детей, как и ты. Когда-то их было по семьдесят в классе! — вспоминает мама.
Ха хитро улыбается.
— Не сможешь обмануть меня, бабушка! — загораются чертовщинкой глаза. — А ну прочитай здесь! — девочка открывает букварь и показывает пальчиком, где нужно читать.
Бабушка щурит глаза, отодвигает букварь, насколько хватает руки, старается различить буквы.
— Не вижу без очков!
— А, видишь, не можешь читать! А была учительницей!
— Принеси-ка мне очки! — говорит задетая за живое мама.
Ха бежит в ее комнату, предвкушая новый провал хвастливой бабушки. Подает ей очки. Они восседают на носу. Глаза за стеклами становятся больше. И вдруг бабушка начинает читать — и не по слогам, а совершенно бегло. Девочка немеет. Еще не может поверить.
— А здесь! — открывает букварь на более трудных уроках.
Старая женщина читает и самые мелкие буквы не спотыкаясь.
— Бабушка, дай очки!
Ха берет их со страхом, с почтением и надевает на свой носик. Они соскальзывают вниз. Придерживает рукой. Она думает, что очки волшебные и кто их наденет, сразу начнет читать. Склоняется над букварем. Густой туман. Снимает их и трет веки, кружится голова. Открывает глаза на чудо:
— Значит, правда! Бабушка была учительницей!
С тех пор строгая бабушка, которая все в фартуке, все на кухне, все с корзиной белья, поднимается в ее глазах высоко в облака.
Потихоньку Ха понимает, что самый положительный человек у нее в доме — бабушка. Невольно начинает полагаться на нее, повторять ее слова. Ребенок ищет приюта в строгости, как в верном убежище. Все мои фантазии о воспитании-дружбе, воспитании-игре и поэзии рухнули перед веками проверенным опытом строгости и твердости.
* * *
Мой крепкий сон разбивается на мелкие дребезги от оглушительного в ночной тишине телефонного звонка.
Голос Ке. Боюсь, что он мне приснился. Прошу его сейчас же прийти. Но по вьетнамским обычаям это недопустимо в такой час ночи. Напоминаю ему, что война и что во время войны все простительно.
Но «нельзя» остается «нельзя» и в самой страшной войне, оно проходит через все испытания и, может быть, благодаря такой сложной системе «нельзя» сохраняется незадетой духовная сущность народа. Я уповала на войну, но во время войны все «нельзя» становятся еще более неприкосновенными и заветными.