Я хотела спасти ребенка!
Если любовь тоже может убивать, тогда чем же она отличается от ненависти?
* * *
Судный день приближается со скоростью реактивных самолетов, изобретенных зудливым человеческим гением. Он приближается алчными шагами агрессоров, торопливыми военными сводками, нашей нарастающей жаждой к порабощающим нас комфортам, благам цивилизации, вещам.
Но к каждому человеку он приходит отдельно. В разное время и в разном внешнем обличии. Каждый сам себе сотворяет свой судный день.
Равно, как и смерть, будь готов встретить его один на один. Как единственный и последний человек на планете.
Ко мне он пришел в образе меня же самой, с руками, протянутыми к ребенку.
* * *
— Приехали! — говорит Ке и вылезает из «джипа».
Перед рассветом, в короткий промежуток между ночью и утром, между полной тьмой и полным светом, я заметила во Вьетнаме странное состояние. Полупрозрачная дымка бледно-лилового и бледно-оранжевого оттенков застилает воздух и окружает все земные предметы. Горизонта нет, контуры деревьев растворены и размыты, человек, движущийся по дороге, похож на легкий дымок. Даже в самый непроглядный ночной мрак предметы присутствуют больше, нежели в этой бесплотной и как бы одухотворенной полупрозрачности. Эта дымка — надежная защита земли в утренние часы. Чужой летчик напрасно вглядывался бы в нее, ища объекты. Земля словно надела шапку-невидимку.
В такой-то призрачный час я иду, чтобы встретиться со своей судьбой, которую, говоря современным языком, организовала себе сама.
Среди нереального мира самым нереальным мне кажется реализация моего желания. Какой ребенок возникнет из этого зыбкого тумана? Какая мать получится из меня?
Вводят меня в постройку, пахнущую свежей глиной, наскоро сделанную для переэвакуированного детского сада. Угощаемся чаем, и я пью его нарочно замедленно, потому что знаю — с последним глотком наступит самое страшное мгновение.
Проходим через двор. Приглашают в другую, тоже свежеслепленную постройку. Порог переступаю на цыпочках, боясь разбудить детей. И вдруг из нереально призрачного тумана попадаю в острую, очевидную, ярко освещенную действительность. Пупырчатые известковые стены, яркие краски, дети и тишина. Малыши, приодетые и разукрашенные, смирно стоят у известковой побеленной стены и смотрят на меня вытаращенными глазками.
Зачем же их так рано подняли? Наверно, они проклинают меня теперь за то, что отняла у них сладкие часы тихого, бестревожного сна.
— А сейчас узнайте, которая ваша Ха! — говорит Ке и указывает мне на шеренгу девочек.
Приближаюсь. Двенадцать девочек, все одинаковые ростом. На всех одинаковые детсадовские фартучки. Все с одинаково заплетенными косичками. У всех одинаковые венки из цветов. Пристальнее всматриваюсь в лица. Совершенно одинаковые сплющенные носики. Глазенки-маслины. Худенькие щечки. Неразличимы. Двенадцать близнецов.