— А вы что пишете?
— Телеграммы.
— В каком духе?
— «Жив, здоров, считайте меня коммунистом!»
Внутри, в самом центре убежища, у вентилятора сидят трое наших: делегация по строительству здесь болгарской больницы. Сажусь рядом с ними. Взглядом, опытным по софийским бомбардировкам, они оглядывают убежище:
— Лишь бы не прямое попадание, а так — ничего.
В подтверждение раздаются взрывы, и земля эластично трясется. Каска резонирует на подземный гул, и моя голова тоже гудит.
Отбой. Снимаю каску с ощущением, что снимаю с себя скальп. Жара меня обдает, как прохлада.
Итак, семь тревог в первый же день. Эскалация. Все жестче, все чаще, все громче, все быстрее, все безобразнее бомбардировать, убивать, опустошать, пугать, истреблять.
Сегодня больше, чем вчера, завтра больше, чем сегодня. А послезавтра? А еще через день?
Все грубее угрозы, все наглее насилие…
Завидовать ли тем, кому еще предстоит родиться в этом так называемом прогрессирующем мире?
* * *
Детские игры выражают время и преодолевают его.
Я играла орденами и медалями отца, полученными им за потерянную в двух войнах молодость.
Я видела ребенка, играющего стружками, принесенными его отцом с завода, на котором он потерял правую руку.
Эти игры, когда детская фантазия превращает предметы, покалечившие жизнь взрослых, в свой особенный мир, — не игры с покупными игрушками, как бы они ни были дороги и блестящи.
Я все спрашивала себя, что было бы для вьетнамского ребенка любимой игрушкой? Верно, что-нибудь бамбуковое, какая-нибудь домашняя утварь, которая напоминала бы ему атмосферу родного дома.
Поскольку я не знала, что это должно быть, я решила заменить, как говорится, качество количеством и по пути из Ханоя в Софию, пролетая через Москву, привела девочку в «Детский мир».
Это было 6 ноября. Столица одевалась в праздничный наряд. Я смотрела на украшения, которые видела уже не один раз, глазами девочки из Вьетнама — и не просто из Вьетнама, а из подземных убежищ Хайфона. Москва блестит, как огромная малахитовая шкатулка, откинувшая крышку в вечернее, освещенное Москвой же небо.
Такси едва пробирается сквозь сутолоку машин к «Детскому миру». Ха в красном зимнем пальтишке успевает сквозь узкий разрез своих глаз смотреть одновременно направо от машины, налево от машины, вперед и назад. Даже наморщилась от напряжения: не пропустить бы чего. Мучается от незнания моего языка, а я не понимаю ее. Сердится, что не могу все ей по ходу дела объяснить. А окружающий мир требует и требует объяснений. Остановились в боковой улице. Прошу шофера через час приехать на это же самое место.