Таким образом, к вечеру бывший тонко намекает на то, что он не против однажды остаться. На ночь. Хотя бы на диване. Я еще не переварила собственную идею о новом шансе, и его намек хоть и не проходит мимо, но заставляет меня немного призадуматься. Он уже ушел, по — дружески обняв на прощание и окутав тонким облаком изысканных духов. Я же возвращаюсь на кухню, чтобы начать наводить порядок, стараясь так же упорядочить собственную голову.
Все развивается немного стремительно, и я думаю, что да прошедшее время слишком привыкла к независимости. Мне странно думать о том, что дома опять будет находиться человек, присутствие которого я попытаюсь снова медленно принять. Должно быть, я не до конца честна с собой, обходя главную причину моего явного нежелания менять что-либо в жизни. Моё одиночество призрачно и баюкает желание ни перед кем не оправдываться, когда я делаю что-то, выходящее за рамки. Я не готова поступиться собственным спокойствием.
От всего этого медленно начинает болеть голова. Словно в виски вкручивают раскаленный прут. Еще полчаса я борюсь с болью, но затем она одерживает верх. Проглотив пару таблеток, я добираюсь до дивана, стягивая по пути со стула покрывало, и устраиваю свою голову на мягкой подушке.
За окном уже темно. Пару минут я пытаюсь понять — в какой из реальностей нахожусь, слишком одинакова темнота сна и темнота приближающейся ночи. С бьющимся в горле сердцем выползаю из кровати и сажусь на край. Час ночи. Я всегда страдала впечатлительностью, и теперь она играет со мной злую шутку.
Я не ложусь этой ночью и спускаюсь вниз с большой подушкой. Мне страшно засыпать, и потому я коротаю время на диване за просмотром каких-то фильмов. В один прекрасный момент, когда стрелка медленно подползает к четырем часам утра, я внезапно думаю о том, что мне очень не хватает присутствия Гаспара рядом. С ним всегда есть чувство, что мою спину прикроют в трудный момент.
Гаспар поднимается на крыльцо, спокойно и размеренно переступая через две ступени. Шаги его длинных ног легко преодолевают пространство между лестницей и дверью. Он бросает короткий взгляд вокруг, который, несмотря на его непродолжительность, успевает отметить все — подушку, лежащую на краю дивана. Явные следы тщательной уборки. Вместе с этим он ощущает уже почти выветрившийся, слишком приторный запах мужских духов. На его лице не отражается ровным счетом ничего, и он, чуть улыбаясь, проходит дальше. Я наблюдаю за ним и мне, почему-то, очень хорошо от того, что он не выказывает удивления и не задает вопросов.