Но старый библиотекарь не успел принести тютчевского тома, вошел Карахан и, оглядев зал, отыскал Чичерина. По тому, как торопливо он это сделал, не скрыв тревоги, Георгий Васильевич понял, что Карахан явился на Спиридоньевку по его, Чичерина, душу.
— Георгий Васильевич, решил не отвлекать вас от ваших занятий и явиться самолично. Завтра Буллит будет в Петрограде… — да, у него был соблазн ввернуть не столь распространенное ныне словцо — сейчас он сказал «самолично» и, кажется, был доволен.
Чичерин пошел к выходу, увлекая за собой Карахана, Георгий Васильевич точно говорил: «А не перенести ли нам беседу под открытое небо? Кстати, вон как пробудилось солнце, а вместе с ним и мартовская капель…»
Они вышли из здания и, минуя автомобиль, дожидавшийся Карахана, пошли к прудам. В ветлах, возникших над водой, кричали птицы; от земли, тронутой оттепелью, шел едва заметный парок, а ставший серо–фиолетовым лед, казалось, дышал холодным ветром.
— Как воспринять эту миссию, если ее перевести на язык протокола? — спросил Карахан, он не переоценивал своих знаний в столь своеобразной сфере, как дипломатия, и не скрывал этого от Чичерина. — Я все по тому же вопросу: статут миссии Буллита… Чей он посланец? Президента Штатов?
— По логике… посланец президента, хотя это и требует уточнений — полномочий Буллита мы еще не видели, — произнес Чичерин, как бы рассуждая вслух. Ответ дался не просто, как не простым был прецедент, о котором шла речь.
— Если президента, то есть смысл задать другой вопрос: как быть с просьбой Буллита? Он, как я понял, настаивает на встрече с Лениным…
— Нам с вами, Лев Михайлович, тут никак не отвертеться, главная тяжесть переговоров ляжет на наши плечи…
— Ну, это понятно, главная тяжесть… А как все–таки с просьбой Буллита?
— Владимир Ильич сказал: как решит высоколо–бая дипломатия, так и будет, — засмеялся Чичерин.
— А как решит высоколобая дипломатия? — спросил Карахан строго.
— Как решит? — повторил вопрос Карахана Чичерин.
— А не много ли ему чести, этому Буллиту? — вопросил Карахан не без иронии и сопроводил эти слова жестом чуть–чуть кавказским — рука точно вырвалась и взлетела над головой. — Буллит!
— Простите, Лев Михайлович, почему… много чести?
— Ленин один на весь мир, а кто такой Вильсон?.. Сколько их было уже, американских президентов, и сколько еще будет!..
Чичерин улыбнулся. Нет–нет, все, что услышал Чичерин только что, он слышал не раз и прежде, хотя от иных лиц и по иному поводу… В кругу тех, кого можно назвать боевиками партии, дает о себе знать, ну, как бы это назвать поделикатнее, этакая гордыня неодолимая: Ленин один, и по этой причине сам состав его собеседников должен быть особенным… Интеллект Карахана не позволяет принять эту точку зрения, но некий рецидив этого мнения, быть может, свойствен и Карахану. Кстати, Владимир Ильич смотрит на все это по–иному: новый человек — вот главное, что движет его мысль, его представление о дне нынешнем. Разумеется, встреча с Буллитом определена не просто интересом к новому человеку, но она и не может быть отвергнута по той причине, что Буллит — всего лишь посланец американского президента.