— Как там крысы? — спрашивала она, и он рассказывал, стараясь делать это интересно и занимательно, чтобы развлечь ее. Иногда она понимала его, но чаще путалась в мудреных научных названиях. И все же она хотела знать: крысы стали символом той жизни, в которой она уже не участвовала. Она жаждала понять, что там без нее поделывает внешний мир.
— Я пишу диссертацию, — объявил однажды Ян. И она внимательно следила за продвижением его труда, и настояла на прочтении, когда он закончил его. Почти ничего не поняв, она все же выслушала все до конца. Впервые его работа заинтересовала ее не меньше, чем он сам. Его наука перестала быть соперницей, став, скорее, подругой.
Иногда они медленно вращали шар, ничего не говоря друг другу. В другие вечера ее не интересовали ни мир, ни шар, только он. Она забывала, где она и почему; оставалась только девушка, безмерно любящая мужчину, который сидел на краю ее постели. И она задавала ему все те вопросы, что мучили ее на протяжении дня.
Проходили недели, и она продолжала любить его так же сильно, но уже не так нетерпеливо. Она обнаружила в себе запас какой-то тихой, спокойной энергий, совершенно не известной раньше, в то неистовое время, что предшествовало болезни.
Ожидая вечера, Элизабет неторопливо размышляла о Яне и о себе. Проблемы не давили, поскольку уже не требовали немедленного разрешения. И к своему удивлению, она с этим смирилась. Ей пока хватало того, что он приходит по вечерам, и она может видеть его, говорить с ним, держать его руку, просто любить его…
Так она лежала и ждала, а птицы за окном носились, как безумные, среди листвы, прыгали, чистили перышки, били крыльями. С наступлением темноты дерево замолкало. Затем слышались шаги на лестнице и звяканье фарфора на подносе — мать несла ей ужин (Линет переехала к подруге, а очередная горничная наотрез отказалась обслуживать больную). Она разворачивала салфетку, без особой охоты пробовала принесенные блюда и выпивала рекомендованный доктором стаканчик хереса. Потом мать уносила поднос. За окном темнело. Птицы спали, спрятав головы под крыло и изредка чирикая, когда им снились дневные полеты.
Но однажды на лестнице раздались другие шаги, тяжелые и медленные — папины. Его неожиданный визит вызвал у нее удивление и радость.
Высокий, седой, ссутулившийся, мистер Уайкхем осторожно присел на край постели.
— Ну, девочка, как ты? — немного смущенно спросил он.
— Привет, папа, — улыбнулась она.
Благородный орлиный профиль, правильное, но неинтересное лицо, лицо из другого мира. В тот вечер она полюбила отца, пожалела, что не знает его лучше, и что не родилась мальчиком (только ради него, разумеется, иначе не было бы Яна!)