Японцы находят извинение для наших поцелуев в нашей невоспитанности, в нашем незнании, совершенно так, как мы извиняем грязные привычки туземцев. Но все же они смотрят на поцелуй как на неоспоримое доказательство низкого уровня нашей нравственности, как на знак развращенности даже не отдельных индивидуумов, а всей нашей цивилизации.
— Иностранцы целуются слишком много, — говорила кузина Садако, — это нехорошо. Если бы у меня был муж, я всегда бы боялась, что он целует кого-нибудь еще.
— Вот почему я так счастлива с Джеффри, — сказала Асако, — я знаю, что он никогда никого не полюбит, кроме меня.
— Опасно иметь такую уверенность, — загадочно ответила кузина, — женщина создана для одного мужчины, но мужчина создан для многих женщин.
Асако, наряженная в японское кимоно, внешне такая же японка, как и ее кузина, сидела в чайном домике Фудзинами. Она немного усвоила из урока чайных церемоний, при котором присутствовала. Но поразительная чистота и достоинство учительницы, дочери важной семьи, павшей в тяжелые дни, произвели на нее впечатление. Она хотела бы приобрести это спокойствие осанки, медленные, грациозные движения рук, строго размеренную речь. Когда учительница ушла, она начала подражать ее жестам со всей серьезностью человека, восхищенного другим.
Садако смеялась. Она предположила, что кузина дурачится. Асако же думала, что забавляет ее своей неуклюжестью.
— Я никогда не буду в состоянии сделать это, — вздохнула она.
— Но, конечно же, вы сможете. Я смеюсь потому, что вы так походите на Кикуйе-сан.
Кикуйе-сан была их учительница.
— Если бы я только могла поупражняться сама! — сказала Асако, — но в отеле это невозможно.
Обе стали смеяться над неудобствами совершения этих изящных обрядов старой Японии в переполненной мебелью гостиной «Императорского отеля», причем Джеффри будет сидеть сзади в своем кресле, попыхивая сигарой.
— Если бы у меня был маленький домик, как этот, — сказала Асако.
— Почему бы вам не нанять какой-нибудь? — предположила кузина.
— В самом деле, почему?
— Мысль показалась ей откровением. Так думала Асако и в тот же вечер изложила свой проект Джеффри.
— Разве не приятно было бы иметь собственный японский домик, такой маленький, прямо кукольный? — настаивала она.
— Ну да, — согласился ее муж утомленно, — это была бы большая игрушка.
Мистер Фудзинами был восхищен дипломатическим успехом дочери. Он понимал, что этот проект найма японского дома означает дальнейшее разделение мужа и жены, дальнейшие шаги по пути обретения блудного дитяти. Потому что он уже начинал смотреть на Асако с родственным чувством и оплакивать ее положение жены грубого чужестранца.