Джеффри остался один с Асако. Но действительно ли это прежняя Асако? Джеффри часто видел японских леди из высшего света в гостиной токийского отеля. Он находил, что они живописны, с утонченными манерами, одеваются с изысканным вкусом. Но они казались ему какими-то нереальными, выходцами из мира привидений, скользящими тенями.
Он теперь понял, что его прежняя жена сделалась вполне японкой, человеком, совершенно отличным от него самого, гостем из другой, чуждой среды. Больше не могло быть и мысли об объятиях и поцелуях. Теперь вопрос был уже не о Яэ Смит, осуждении или прощении. Он был англичанин, она — японка. Они были уже разведены.
Асако ожидала, как жертва в застенке, готовящегося удара.
Большой человек поднялся с кресла и протянул руку жене.
— Простите меня, маленькая Асако! — сказал он очень мягко. — Вы совершенно правы. Это было ошибкой. Прощайте, и да благословит вас Бог!
С бесконечным облегчением и благодарностью она взяла лапу гиганта своей тонкой ручкой. Она, казалось, уже потеряла способность к пожатию, стала настоящей японской рукой. Больше ничего не было сказано.
Он открыл перед ней дверь. Еще раз, как на ступенях алтаря в Сент-Джордже, высокие плечи склонились над маленькой фигуркой движением инстинктивным — покровительства и нежности. Он закрыл за ней дверь, перешел через комнату и встал у пустого камина, засоренного спичками и окурками сигарет.
Через некоторое время вернулся Ито. Оба мужчины пошли вместе в присутственные места района Акасаки. Там Джеффри подписал заявление, английское и японское, подтверждающее, что его брак с Асако Фудзинами уничтожается и она может вернуться в семью ее отца.
На следующее утро, на рассвете, его пароход оставил Йокогаму. Прежде чем он прибыл в Ливерпуль, война была объявлена.
Глава XXII
Фудзинами Асако
И ложусь, смотрю,
И проснусь — смотрю,
Как, увы, просторно ложе.
Асако была восстановлена в имени и принадлежности к семье Фудзинами. Ее поведение было результатом наследственного инстинкта или естественной силы обстоятельств, но, во всяком случае, и ловкой дипломатии ее родных. Она была затравлена и поймана, как дикое животное; и скоро она почувствовала, что стены ее тюрьмы, сначала казавшейся такой обширной, что она ее вовсе не чувствовала, стали постепенно, день за днем, надвигаться на нее, как в средневековой комнате пыток, толкая ее шаг за шагом в сторону зияющей могилы японского брака.
Фудзинами приняли в семью свою иностранную кузину вовсе не из чистого альтруизма. Как японцы вообще, они сопротивлялись бы вторжению «танин» (чужого) в тесный их кружок. Взяли они ее потому, что это было выгодно для них.