Были группы экскурсантов из деревень, в кимоно, отогнутых у колен, с тупо смотрящими, цвета обожженной глины, лицами; каждый нес красный цветок или цветной платок для удостоверения. Были работники в узких штанах и куртках, на которых были написаны имя и профессия их нанимателя. Были гейши в лучших нарядах, под руководством профессиональных «тетушек»; их можно было узнать только по элегантному покрою платьев да по широкому расстоянию между воротником и затылком, занимаемому их черным шиньоном.
У самой могилы Ничирена стоял японский представитель Армии Спасения, ревностный и увлеченный молодой человек, носящий красно-синий мундир армии генерала Бутса, — с японской подписью «Кайсейгун» (Армия спасения) на околыше шапочки. Он стоял перед ящиком, на котором был написан в японском переводе первый стих гимна: «Вперед, о воины Христа!». Музыка гимна отдаленно напоминала свой западный прототип. Евангелист тщетно пытался побудить терпимую, но равнодушную толпу присоединиться к пению.
Повсюду по площади бродили нищие, достигшие различных степеней отвратительности. Некоторые, однако, были так ужасны, что их не впустили в ограду храма. Они выстроились среди стволов криптомерий, среди маленьких серых могил со стершимися надписями и покрытых мхом статуй ласкового Будды.
Асако положила пенни в протянутую руку одного несчастного, лишенного зрения урода.
— О, нет! — закричала кузина Садако, — не подходите близко к ним. Не касайтесь их! Это прокаженные.
У некоторых из них не было рук или были какие-то обрубки, кончающиеся чем-то красным и уродливым, похожим на изжеванную собакой кость. У некоторых не было ног, и их возили на маленьких платформах с колесами их менее увечные товарищи по несчастью. Некоторые вовсе не имели черт лица. Их лица были просто гладкие доски, с которых совершенно исчезли нос и глаза; только рот оставался, беззубая дыра, обрамленная спутанными волосами. У некоторых лица ненормально распухли; выдающиеся лбы и тяжелые щеки придавали их выражению каменную неподвижность византийских львов. Все были страшно грязны и покрыты ранами и насекомыми.
Проходящий народ смеялся над их безобразием и бросал им медяки, из-за которых они толкались и дрались, как звери.
Наму миохо ренге Кио. Родственники Асако провели весь день в еде, питье и болтовне под шум бесконечных молитв. Это был великолепный осенний день; осень — лучшее время года в Японии. Теплое, яркое солнце освещало великолепные цветы осени, блестящую красную и желтую листву, одевающую соседние холмы, широкую коричневую равнину с тисненными на ней планами обнаженных рисовых полей, коричневые дачи и домики, прячущиеся в свои ограды из вечнозеленых растений, как птицы в гнезда, красные стволы криптомерий, темный ковер опавших сосновых игл, серые нагроможденные камни старого кладбища, остроконечные кровли храма и беспорядочные рои людей; они молились, бросали свои медяки в огромную чашу для милостыни перед алтарем, ударяли в медные колокольчики, молились об удаче и возвращались опять домой со своими расшалившимися, веселыми детьми.