Все молчат.
— Вот он, вор-то, — говорит, наконец, Захарыч-сторож, — успокоился…
— Успокоишься, — замечает красноармеец, — как со второго этажа об тумбу хряпнешь…
Ночное небо, по-ночному темные люди.
Мне становится холодно, дрожь пронизывает всего меня.
— Идемте скорей к телефону, — шепчет мне Инна, крепко цепляет плечо, — идемте скорее.
Я хожу по полю ночных событий.
Уже новый день, уже Инна чем свет убежала в тюрьму встречать Сережу, — его освобождают по телефонограмме из Чека.
И новым мне кажется наш музей, точно прошедшая ночь с борьбой и кровью сгладила безобразный кошмар пережитого.
Ходим целой комиссией. Я и Букин и представители власти.
Найден наган, оброненный внизу. Наверху, у площадки, зеркало, разнесенное на куски моей пулей.
Из кремневого пистолета не хитро промахнуться!..
— Загрыз-таки одну… — указывает член комиссии на лежащую статую.
Правая рука отъедена у нее кузнечными клещами.
— Это что? — изумляется Букин.
В снежно-белом отколе гипса из предплечья у статуи выставился жестяной цилиндр.
Я вытягиваю трубку, похожую на пенал. В ней пергаментный сверток.
Букин хватает у меня из рук, развертывает и цепенеет в сияющем торжестве.
Нет для него ни истории прошедшей ночи, ни всего того, что смяло и на другие рельсы бросало его старческую, негибкую жизнь. Он — воскрес!
Он победно вздымает сверток и кричит:
— Господа, ассирийская рукопись найдена! Недаром преступник искал ее в статуях. Помните, — обращается он ко мне, — там, в бумаге, было указано «в правой»? Теперь мы, как люди науки, можем точно добавить — в правой руке!
Политическая ссылка. Клубок дней серых, нужды и борьбы, борьбы за себя и других.
У всей нашей ссылки не хватало денег. Но больше всех они были нужны мне и Василию Власычу.
И именно пятнадцать рублей двадцать копеек, как раз столько, сколько стоил с пересылкой «патентованный препарат Туберин — верное средство от чахотки», как уверяло жульническое газетное объявление, попавшее в нашу деревню. В третьей избе от края кашляла и задыхалась бедная Анна Грунтман.
У нее была маленькая дочка с голубыми глазами.
И хотя голубоглазка, со взбитым коком, целыми днями могла разливаться радостным хохотом и кувыркаться под столом, — это не мешало Анне Грунтман медленно гаснуть, как рдяные угли, сливающиеся с золой.
И вот в один тоскливый вечер в мою избу, с промерзшими бревнами стен, ввалился Власыч с известием о «Туберине».
Со стороны можно было подумать, что он сам изобрел это чудесное средство. Но, вероятно, газета, как визитная карточка далеко всамделишной жизни, так встряхнула его, что каждая строчка стала читаться протестом против нашего одинокого прозябания. И «Туберин» в том числе. Одним словом, в эту минуту Власыч ставил вопрос очень остро: «Туберин», а следовательно, спасение Анны или бессовестное оставление товарища на погибель.