Сергей решил всё постичь сам. Он обратился к первоисточникам. Русских классиков он не понимал, хотя красота и образность текстов его завораживали. Он пытался сопротивляться, но переболел и Обломовым, и Чацким, и Безуховым, и Волконским, и даже тургеневской «Бабой с мозгом». Он даже примерял на себя участь Анны Карениной, чувствуя в глубине души, что все персонажи русской литературы — это в сущности Анны Каренины, а Лев Толстой по этой причине самый большой и великий русский классик.
Когда в девятом классе он впервые положил соседке по парте руку на коленку, а она вся покраснела и перестала дышать, его охватила совершенно беспричинная радость познания вперемежку с лёгкой иронией. Он очень умно, как ему казалось, произнёс: «Любовь бывает на два тома, как «Анна Каренина», а бывает на всю жизнь».
После чего получил «по уху», а заодно получил и просветление, что любовь бывает и короче, а поезд с рельсами — это возможно и даже очень единственное проявление чувства в России, заметное всем. Ухо «горело», а Сергей продолжал размышлять о российской духовности. Он думал, какая же Россия духовная страна и где она скрыта, эта русская душа, если что не классик, то трагедия, иначе душу не рассмотришь, а без трагедии на тебя, в общем–то, всем абсолютно наплевать.
Он уже многое знал. Например, что первая любовь, как её и описывают в книгах, должна быть сильной и несчастной. Если она не сильная и не несчастная, значит она уже не первая. У Сергея всё было, как у классиков. Но он не стал сильно вникать в формы проявления несчастий от своей первой любви и сразу же углубился в зарубежную литературу.
Надо заметить, что его родители прекрасно знали, какие чувства и за какими последуют в их ребёнке. В этом мире они жили не первый день и ходили в те же школы. Родители подарили Серёжке зарубежных классиков: Гёте, Гейне, Байрона и других. Эти классики излагали своё понимание жизни, хоть и не так изысканно, как русские, но зато просто и прямо. По их учению выходило так, что без чувств нет действий, но если чувство пришло, поднимай «свою задницу» и совершай действие, иначе следующим чувством будет только уныние. На этом унынии жизнь и остановится, и будешь бегать по кругу до самого смертного часа. Дальше по их учению выходило так, что материальный мир нужен исключительно для познания духа, и что более того существовать друг без друга они не могут.
Это открытие примирило Сергея с русскими классиками. Он вдруг понял, что все классики говорят об одном и том же, но среда творчества у всех разная. У русских она более материальна и агрессивна, и вся убирается в промежуток между цензурой и анафемой. В таких рамках «русскому духу» только и остаётся либо тосковать, либо баловать.