— Ты вор в законе, а вору рисковать положено. Рискнешь — отыграешься. А так завтра будешь, как последний хмырь, газетой обернувшись, лежать.
Ну, тут я заснул, или уши у меня по-фраерски отключились. Ведь фраер-то, чего не хочет слышать, никогда не услышит.
Да, так значит…
Ну, утром — подъем… Я проснулся и будто меня всю ночь палками дубасили. Фраера у рукомойника толпятся. Костя уже умывшись — он рано вставал. Тут и Шурик с нар соскочил. Рожа опухла, качает его еще от ханжи. И он сразу — к бачку, воду пить. Взял кружку, а Самовар как подлетит к нему в одних кальсонах и — в рыло.
— Я тебе, козел вонючий, вязы повыверну! Гоните его, работяги, из барака. Он педераст, — кричит. И снова — Шурику: — Чтобы ты, дешевка, общаковой посуды не касалась, поняла, помойка? Чтоб сегодня же в третью полуземлянку шел, не хрен с работягами в бараке жить.
Ну фраера сбились в кучу, молчат. Шурик стоит, дрожит, из носу — юшка. А потом заплакал. И тут мне Костя на глаза попался. Смотрю, лицо белое, губы прикусил, а глаз не видать — щелки одни. Ну я подлетел к нему, давай отвод устраивать — завтракать там, то да се. Удержал вроде. Но он целый день молчал в лесу, и вечером в бараке даже не жрал, когда с делянки приехали. А ночью растолкал меня и спрашивает:
— Ты мне, кирюха, поможешь? Мне все равно с Самоваром на одной земле не жить. Или я, или он.
Что ж я ему мог сказать? Согласился, конечно, и не спрашивал, чего он замыслил, хоть и муторно было.
А на другой день в лесу у нас с Федей разговор был. Обед только слопали, сидели покуривали. Костя и говорит:
— А я все же Самовару не спущу за Шурика.
— А что ты с ним сделаешь? — Федя спрашивает.
— То же, что и он с Шуриком.
— Сам? Тоже наклонности к этому делу объявились? — смеется Федя.
— Сам не сам, а сделаю. Найду любителя.
— Думаешь, от этого Шурику легче станет?
— Да хрен с ним, с Шуриком, — Костя говорит, — ему на роду написано козлом быть. Но есть тут такое, чего безнаказанным оставлять нельзя. Иначе мы все — не люди.
— Ишь ты, божьи функции беспокоят. Воздам вам за грехи ваши.
— Да ладно тебе кривляться. Ты лучше скажи, могу на тебя рассчитывать?
Федя призадумался, а потом спрашивает:
— Ты понимаешь, что это уже озверение?
— Нет, Федя, не то. Я себя уважать хочу.
Ну поговорили они так, и вижу, что напоперек у них получается. Федя нахмурился, глаза воротит, а Костя завелся, белый весь стал. Думаю, ну, сейчас он чего-нибудь лишнее скажет Феде, и будут в контрах жить. А это ведь самое поганое дело, когда два путных мужика на зоне в контрах. Для блатных это мед. Ну я и давай их отводить.